Другая Белая
Шрифт:
В день отъезда они молча сидели по углам трехместного дивана. Место между ними пусто не было. Марина почти физически ощущала плотность пространства, заполненного любовью. Ее учуял и старый хозяйский пес Бонзо. На протяжении получаса он совершал один и тот же маневр: подходил к Мартину, клал морду в его руки, замирал на минуту потом, обходя журнальный столик, подходил к Марине и делал то же самое, после чего садился напротив них, положив морду с большими грустными глазами на журнальный столик, смотрел на них обоих и громко вздыхал по-человечьи. Потом вставал и повторял все снова.
Появление Марты вернуло их в реальность. Пора ехать. Марта — наверняка счастливая от того, что
Вернувшись в Москву, знала, что влюблена и не думала сопротивляться — она была счастлива.
В ноябре Мартин привез в Москву группу старших школьников. Марина ждала его в пустой квартире подруги. Они провели вместе полдня. Как по-разному течет иногда время! Она жизнь прожила за эти полдня. Столько произошло, столько было сказано, а еще больше не сказано. Марина изнемогала от любви — ни рук разнять, ни глаз отвести.
— Ты только третья любовь за всю мою жизнь, — сказал он.
Какое слово ты сказал?!
Она услышала только «ты» и «любовь». Мозг ее работал избирательно: воспринимал и запоминал только то, что ей тогда было нужно. Как выходили из квартиры — стерлось из памяти напрочь. Как до дома доехала? Это помнила. Он остановил такси, она села, опустила окно, а он держал дверь открытой и все смотрел, не отрываясь, держал ее руку, не давая таксисту тронуться с места. Помнит, как беззвучно, закрыв лицо шарфом, рыдала, как долго стояла в темном подъезде своего дома, не решаясь дотронуться до кнопки лифта и войти в свою квартиру — в тот привычный быт, который сейчас казался таким далеким от ее жизни. Ее жизнь, ее реальность — это то, что с ней было сегодня. Она там осталась, там и с ним.
Он уехал с группой в Ленинград.
Работать, общаться с людьми?! Это было не в ее силах. Многолетний знакомый участковый врач, не стал вдаваться в подробности, смерил давление — низкое, очень низкое — выписал больничный. Мартин позвонил из гостиницы. Больше получаса они оба, как в бреду, повторяли слова «люблю, приеду, буду ждать, буду звонить». Положил трубку, она все еще держала свою…
Постепенно приходила в себя и начала вспоминать — каждую минуточку вспомнила. То смеялась от счастья, то вдруг охватывал страх: «Он, наверняка, понял, какая я неискушенная в этих делах: то слишком смелая, то совсем неумелая». Через какое-то время снова: «Боже, как я могла задать такой дурацкий и бестактный вопрос про жизнь — жизнь состоялась, перемены невозможны?» На что получила короткий ожидаемый ответ: «Невозможны!» Что он о ней думает? Он, конечно, должен сейчас опасаться, что она сделает что-нибудь дурацкое — письмо напишет или позвонит. И как она не сдержала рыданий по телефону?! Мужчины терпеть не могут женских слез.
А дальше началось это многолетнее сумасшествие: два раза в неделю в половине четвертого она заваривала хороший чай и садилась у телефона — ждать. В четыре часа дня раздавался звонок. В трубке было молчание, она произносила несколько фраз и потом молчала тоже. Трубку вешали, а она еще какое-то время сидела, оглушенная биением своего сердца. Верила — и не верила. Это не могло быть ошибкой или простым совпадением. Когда расставались в ноябре, он спросил, когда она бывает дома одна, и она сказала про два выходных на неделе и про время, когда она уже точно дома. Звонки и раздавались именно в эти дни и в это время. Сумасшествие? Нет. Зависимость? Тоже нет. Это были их свидания: он хотел услышать ее голос, она — его молчание. Она даже завела календарь, в котором обводила красным числа и писала время: 4.00, 3.56, 4.03… Сколько таких календарей, спрятанных глубоко в шкафу, накопилось за годы.
Были и другие звонки со словами, разговорами и поздравлениями — в дни рождения, например. Говорил всегда он, но Марта дышала рядом. Эти звонки Марина не любила — не нужны ей никакие поздравления.
Бывали моменты, когда устраивала скандальчики — спектакль одного актера.
— Ну из уличной будки почему ты не можешь позвонить, чтобы поговорить нормально?! Боишься, что кто-то из знакомых мимо пройдет-проедет? Какой же ты невообразимо осторожный, собственной тени боишься!
— А зачем? — она слышала его грустный, но твердый голос. — Жизнь сложилась, ничего изменить невозможно, так зачем усложнять?
«Скандал» на этом заканчивался:
— О, как вы мудры, мой далекий возлюбленный!
Марина признавала, что он прав. Пусть живет, как жил.
Ничего от него и не нужно. Все, что хотела, уже получила. Получила мир, полный красок и звуков. Вкусный мир! Просто чай доводил чуть ли не до экстаза. Запах собственных духов волновал, а раньше не чувствовала! Слова песен шли прямо в сердце. «Ведь порою и молчание…», — томно пела Клавдия Ивановна Шульженко. «Там. Где. Ты. Нет. Меня…» — раздирала душу Алла. Все про нее! Она не одна в мире!
Летом вынула из ящика письмо, увидела знакомый мелкий летящий подчерк, сердце застряло где-то на уровне горла. Корреспонденция от него была, но все открытки с видами, а здесь — настоящее письмо в конверте.
Бросился в глаза двойной «забор» из крестиков в конце письма: поцелуи, что ли?
Стала читать: «Спасибо за то, что спасла меня. Я попал в больницу, сделали пустяковую операцию (следовало подробное описание), но перед выпиской подхватил инфекцию, был на пороге смерти, уже почти смирился, но вдруг почувствовал волну тепла, оно шло от тебя, я это знал, и оно меня спасло. Пожалуйста, не волнуйся обо мне: сейчас я дома, приходит медсестра менять повязку».
Стало ужасно грустно и стыдно: у нее никаких предчувствий не было, ничего она в его сторону не посылала, как она могла его спасти? Но ведь он не сомневается в ее любви и нуждается в ней — вот что главное! Значит, все ее муки, все нескончаемые думы и слезы не напрасны… «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?» [14]
Однажды — три года уже прошло с их первой встречи — в день ее рождения, когда гости разошлись, раздался звонок:
14
Ф. Тютчев «Silentium!»
— Как ты? — Голос звучал близко и искренне, без наигрыша «по случаю», как будто он в кои-то веки был один.
— Ты один?
— Да.
— Где жена?
— Где-то во дворе, — бросил он безразлично, как будто хотел сказать: «Не сторож я ей».
Как бы она хотела рассказать, что думает о нем днем и ночью. Зачем? Благоразумие — вот на чем, как она считала, держится их связь: он уверен в ее благоразумии. Не осложнять ему жизнь, ни о чем не просить, ни о чем не спрашивать. В тот раз не удержалась все-таки, спросила: