Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Клейн Лев Самуилович

В дошкольное время Рудик рос слабым и хрупким, а это делало его объектом насмешек для сверстников. Он не мог играть в коллективные соревновательные игры с ними и, обидевшись на насмешки, бросался на землю и плакал. Предпочитал компанию девочек — сестер и их подружек, хотя и они звали его плаксой. В школе тоже ребята потешались над ним, но не за бедность, как он пишет в автобиографии, а за то, что он носил девчоночью одежду — своих старших сестер. Он остался нервным и, если задеть его, готов был упасть, кричать и дико плакать, чтобы показать всем, что его обидели. В школе и во дворе ребята издевались над ним за неспособность к спортивным играм и неумелое выполнение гимнастических упражнений.

Единственной

отдушиной для него были школьный танцевальный кружок и занятия по танцам в Доме пионеров. Это ему давалось, и тут он чувствовал себя на высоте. Между тем в школе на занятия танцами всегда гораздо легче заполучить девочек, чем мальчиков. Настоящим потрясением было для него посещение балета в Башкирском оперном театре. Он впервые оказался в таком роскошном зале — с хрустальными люстрами и бархатными сиденьями. «Я лишился дара речи… Я услышал «зов» «(Нуреев 1998: 61). Когда его сестра Роза приносила домой балетные костюмы и показывала их Рудику, он был в трансе. «И наступал момент райского блаженства. Я раскладывал их на кровати и разглядывал — просто пожирал глазами… Часами я разглаживал их, обонял их запах. Я был словно в наркотическом опьянении» (Там же, 63). Сейчас мальчики стали более пристрастными к одежде, к «тряпкам», а тогда это было чисто девчоночьей чертой.

Для мальчиков, развивающихся по гомосексуальному пути, характерно сравнительно раннее появление сексуальных интересов, реакций и мастурбации. Пока Рудик был в детском саду, баню он посещал по воскресеньям вместе с сестрами и матерью — естественно, женское отделение. Когда же он перешел из детского сада в школу, еженедельно в баню его стал водить с собой отец. Впоследствии Нуреев рассказал Кеннету Греву, в которого был влюблен, как однажды, когда отец мыл его, у сына возникла эрекция. Отец был так рассержен, что по возвращении домой побил его (Солуэй 2000: 44). Это, конечно, глупо, но отец уловил, что тут есть какая-то ненормальность: в мужском отделении эрекции у мальчика возникать вроде бы нет повода — не на кого.

В подростковом возрасте он занимался мастурбацией в уборной, которая помещалась на улице. Очевидно, это занятие требовало длительного уединения. Как он рассказывал позже приятелю, однажды он услышал шаги и через щель увидел приближающегося отца. Отец нетерпеливо стукнул в дверь. Рудик специально стал удовлетворенно постанывать, чтобы отец понял, чем он тут занят (Там же, 62). Это был своеобразный бунт против отца.

На этом фоне аномалией в развитии подростка можно считать его неучастие в обычных подростковых ухаживаниях за девушками — об этом его равнодушии единогласно свидетельствуют бывшие соседи и друзья. Никаких свиданий, никаких любовных записочек. Девочки его не волновали.

Вопрос о юношах остается без ответа. В автобиографии Нуреев пишет, что был в детстве и отрочестве предельно одинок. Однако опросом бывших соучеников и соседей установлено, что с детских лет и до позднего отрочества у него был один очень близкий и верный друг Альберт Арсланов, татарский мальчик, черноволосый с бархатными черными глазами, живший по соседству. Видимо, сочиняя свою автобиографию вскоре после побега, Нуреев умолчал об этой дружбе, не желая подвергать друга неприятностям. Через много лет, Арсланов подтвердил, что оба друга сидели в школе за одной партой и были неразлучны во всем, вместе увлекались занятием танцами, вместе поступали в кружки.

В интервью, которое у него взяла Солуэй, приехав в Уфу, Арсланов уверял, что оба никакого представления о гомосексуальных отношениях не имели, и даже что никаких разговоров на сексуальные темы у них с Рудиком не было. Поскольку, по меньшей мере, последнее (то есть показание, что разговоров таких не было — это с 8 и до 17 лет!) маловероятно, очевидно, что Арсланов в своем интервью попросту не был вполне откровенен. Действительно,

зная наши провинциальные нравы и представления, можно с полным основанием предположить, что пожилой татарин не собирался выкладывать столь интимные подробности приезжей иностранке для публикации в мировой печати. Уж если Рудольф и от отца-то мастурбацию не скрывал, то, надо полагать, от близкого друга скрывал и того меньше. Зная, сколь необуздан и ненасытен был впоследствии Рудольф в своих гомосексуальных похождениях, можно предположить, что в такой долгой и тесной дружбе с одним и тем же мальчиком — подростком — юношей он должен был раскрыться и в этом плане, но как далеко это могло зайти, сказать невозможно — это зависит и от второго участника. Разумеется, это все одни предположения, основанные на косвенных аргументах. Никаких прямых показаний у нас нет.

А близость с женщинами? В женском обществе он чувствовал себя изначально лучше, чем в мужском. Кроме матери и сестер, ему помогали и покровительствовали в это время пожилая танцовщица Удальцова, работавшая в кордебалете у Дягилева и сосланная в Уфу, и другая питерская балерина Войтович, также из ссыльных (дочь царского генерала), преподававшая теперь танцы. Обе женщины внушали ему, что у него есть талант к танцу и что ему надо учиться в Ленинграде, в училище при Кировском театре.

3. Юность на улице Росси

В Ленинграде он оказался очень поздно, уже семнадцатилетним актером Уфимского театра. Поселился у дочери Удальцовой и пришел, вихрастый, в коричневом лыжном костюме устраиваться стажером в училище. Шел 1955 год. На просмотре экзаменатор Вера Костровицкая сказала ему: «Молодой человек, вы можете стать блестящим танцовщиком, а можете — никем. Скорее никем». Он был принят. Менее энергичный Арсланов не успел поступить в Театральный институт в Москве и загремел в армию.

В училище на улице Росси диковатый 17-летний юноша оказался в одной спальне с 19 мальчиками в возрасте от 9 до 15 лет. На ближайшей койке от него спал 14-летний Сергиу Стефанши из Румынии. Нуреев сразу же утвердил свое доминирование в спальне. Он положил под матрас свои ноты и картинки и велел Сергиу присматривать. «Если кто-нибудь тронет мои ноты — убью». Когда ему было угодно слушать Баха на проигрывателе, мальчики толпились под дверью снаружи. В вошедшего тут же летел башмак.

Вернувшись из Кировского театра, он повторял не только мужские партии, но и женские. Зажигали свет, и он требовал: «Вставай, Серж, будешь девушкой, а я твоим партнером». Бывало и наоборот. Когда однажды Серж возвращался в общежитие через «Катькин сад», какой-то мужчина внезапно схватил его за яйца. Ничего подобного о поведении Рудольфа он не вспоминает.

В училище Нуреев угодил в класс, который вел сам директор Шелков. Они сразу же невзлюбили друг друга. Шелков занял место отца, выражая презрительное неодобрение, но без отцовской доброжелательности. Он добивался жесткой дисциплины мелочными придирками и находил средства как можно сильнее уязвить самолюбие юноши: оставлял его без талонов на питание, без матраса, вырывал из рук записную книжку с адресами. Шелкова возмущали самовольные уходы юноши в город, его знакомства, его вольная прическа (слишком длинные волосы). Одним из воспитательных средств были долгие беседы в кабинете Шелкова о сексуальных интересах Нуреева (Стюарт 1998: 78). Рудольф подозревал, что за этим кроется нездоровый интерес самого Шелкова к этим вопросам. Когда кубинка Мения пожаловалась Шелкову на приставания одного грузинского студента, Шелков только рассмеялся. «Ну, естественно, он посмеялся. — отозвался Рудольф. — у него любовь с этим парнем» (Солуэй 2000: 95). Вряд ли это было истиной: о Шелкове не было таких слухов, но эта реакция Рудольфа показательна: он видел эти отношения и там, где их не было.