Другая заря (Новый рассвет)
Шрифт:
– Ребята скоро приедут. Пора за работу.
– Что ты собираешься делать сегодня?
– Начну строить настоящий загон.
– Я попозже приду посмотреть, как идут дела.
Черт, в таких штанцах, с распущенными волосами – и евнух не выдержит. Не было печали. Да уж, закипит работа. Похотливым парням только и дела будет, что пялить на нее глаза.
– Хорошо, но прежде переоденься. В штанах не приходи.
– Что?
– Что слышала.
– Почему?
– Чтоб мне легче было выполнять наш договор и охранять тебя. Нечего шляться
– Шляться!
– Это… это неприлично.
Бэннер с грохотом опустила тарелку на сушилку.
– Неприлично! – в ярости воскликнула она.
Но Джейк уже шагал по двору.
– О Присцилла… милая…
Желание затуманило глаза Даба Эбернези. Лоб покрылся испариной. Редкие седые волосы, каждым из которых он так дорожил, прилипли к влажному черепу. Он торопливо расстегивал жилет. Пиджак Даб сбросил сразу, при входе, как обычно, прежде чем принять из рук мадам стакан ее лучшего виски.
Женщина и виски – эти запретные удовольствия он позволял себе каждые вторник и четверг, днем, а иногда и утром в субботу, если Присцилла была не против, а ему удавалось выкроить свободный часок.
– О-о-о, – стонал Даб. Он освободился от жилета, бросил его на пол, схватил стоявший под рукой на маленьком столике с тремя ножками стакан и залпом осушил его. – Давай, золотко, продолжай.
Присцилла стояла перед ним в корсете, нарядном лифчике, чулках и туфлях на высоком каблуке. Корсет приподнимал груди, стягивал талию, делая ее неправдоподобно тонкой, а бедра широкими. Подвязки поддерживали прозрачные черные чулки, составляющие ошеломляющий контраст со светлой, как слоновая кость, кожей.
Присцилле нравилось разжигать Даба. Его желание, стремление к ней было таким очевидным, таким острым. В постели он становился бесстыдным, распущенным, забывал о морали. Вот почему он нравился ей. Он не стыдился своей чувственности, давным-давно усвоив, что она не имеет ничего общего с любовью. Его не обманешь пустым идеализмом. Люди способны любить только самих себя. Но они могут доставлять друг другу удовольствие. Этим они с Дабом и занимались. Неторопливое раздевание – одна из их игр, одно из развлечений.
Последние несколько лет Даб Эбернези был постоянным клиентом Присциллы, одним из немногих, кого она обслуживала сама. Ни разу они не отменили назначенного свидания. Даб не был эгоистом, он давал насладиться и ей. Кроме того, для Даба в их связи был привкус приключения, риска. Присцилла ценила его дружбу по нескольким причинам, не последнее место в их ряду занимало его положение в обществе.
Эбернези, пламенный поклонник «Райских кущ», был также и уважаемым в Форт-Уэрте дельцом. Он возглавлял совет директоров одного из городских банков, он был главным певчим Первой баптистской церкви, деятельным членом Городского совета.
Он всех обманывал.
И это тоже привлекало Присциллу. Он вел жизнь добропорядочного гражданина, но был циником и развратником в душе. А развращенность
Она медленно подняла руки, вытащила шпильки из волос. Блестящий локон, как будто специально выдрессированный, игриво заструился по груди.
С тех же губ, что по воскресеньям возносили хвалу Господу, кощунственно сорвалось имя Всевышнего. Присцилла по-кошачьи, самодовольно ухмыльнулась. Откинув голову, замотала ею из стороны в сторону. Она знала, что Даб любит смотреть на ее разметавшуюся по обнаженной спине гриву.
– Погладь себя, – срывающимся голосом велел он.
Руки Присциллы легко коснулись шеи, заскользили вниз, все ниже, к грудям, пока ладони не накрыли полные округлости.
– Боже, боже мой, – пыхтел Даб.
Он расстегнул брюки. Набухшая плоть неудержимо рвалась прочь из консервативного, в узкую серую полоску костюма банкира. Присцилла ликовала.
Она сжимала груди в ладонях, поглаживала их круговыми движениями, прикрыв глаза и чувственно покачиваясь. Даб начал задыхаться. Такое неистовое желание заслуживало вознаграждения. Присцилла сняла лифчик.
– Пусть они станут твердыми, – осипшим голосом попросил Даб.
Это тоже было не ново, но никогда не надоедало Присцилле. Он в ее руках, она может довести его до судорог, до кондрашки. Пусть заседает себе в Городском совете, пусть разоряется об ужасах ада в воскресной школе, где преподает, но, когда он приходит в эту комнату, он в ее власти. А ничто не возбуждает сильнее, чем власть.
Присцилла принялась теребить соски, сперва медленно, потом быстрее, в одном ритме с прерывистым дыханием Даба. Снова сжала груди, наслаждаясь его стонами. Наконец он сказал:
– Теперь дай их мне.
Покачивающейся, завораживающей походкой Присцилла приблизилась к Дабу. Он не вытерпел, вскочил со стула, схватил ее за талию, упал на спину, увлекая за собой, впился ртом в ее грудь. Присцилла сомкнула руки у него на затылке. Она знала, как угодить Дабу. Погладила его виски. Широко раздвинула ноги и опустилась на него.
Она трудилась со знанием дела, в то время как его губы лихорадочно перебегали с одной ее пышной груди на другую, целовали соски, прикусывая их до боли. Рука Присциллы скользнула под его воротник, ногти вонзились в шею, она скакала на нем все быстрей и быстрей.
И тогда делец, банкир, владелец контрольных пакетов акций многих предприятий, красноречивый председатель правлений, неизменно корректный со своей женой, завизжал, как животное в предсмертной агонии, и изверг семя в самую отъявленную шлюху Техаса.
Присцилле тоже удалось кончить, поэтому она простила Дабу вялый рот, слюнявивший ее груди.
Она грациозно поднялась и отправилась за ширму подмыться и привести себя в порядок. Вскоре она вновь присоединилась к Дабу. Он лежал обнаженный на ее постели в ожидании привычных омовений. Присцилла обтерла его теплым полотенцем.