Другая жизнь
Шрифт:
— Круиз, так круиз! — замечает он, — а я, признаться, хотел подарить тебе «Мерседес».
— Зачем мне машина? — заплывшие глаза Никколо удивленно раскрываются, и Алексис отмечает, что в этом мире персонажи богаты мимическими выражениями. В Москве люди более скрыты — ничего не прочитаешь на их лицах. Об этом еще Вера ему говорила и с этим не поспоришь! Все-таки здесь Италия и Франция, а там Россия.
— Тебе разве не хочется куда-то поехать из города? — спрашивает Алексис, — например, во Францию или Германию. Путешествовать на машине не хуже, чем плавать на лайнере по морю. Поверь мне!
— Верю! Но лучше круиз.
— Окей!
Они продолжают есть, пить вино. Солнце залетает в комнату, отодвигая трепещущие занавеси в стороны и пронизывая пространство длинными желтыми лучами, как щупальцами, падая бликами на деревянный пол. Один из таких лучей косо ложится на ноги Алексиса, обутые в светло-бежевые летние туфли. Он чувствует, как нагревается кожа обуви, но ноги не убирает. Приятное тепло успокаивает и расслабляет.
Он думает, что сейчас, когда предстоит сложное возвращение в Москву, в другую жизнь, ему как никогда потребуется стойкое душевное спокойствие, защищающее подобно бронежилету от суеты и издерганности реального мира. Душевное спокойствие… Его не просто достичь.
Алексис смотрит на компаньона, увлеченного поглощением пасты, на свой бокал красного вина, на солнечную комнату, на чертежи свернутые рулоном и стоящие у стены. Он знает, что там, у пирса, есть несколько парусных яхт, спроектированных им. Они стоят на привязи, покачиваясь мачтами, как будто приветственно машут ему руками.
Это и есть его мир, то самый, который дает душевное спокойствие, заряжает его как аккумуляторную батарейку. Мир, который ему не хочется покидать.
— Надолго уезжаешь? — прерывает размышления Алексиса Никколо.
— Боишься, что не справишься один?
— Всякое может быть! — пожимает толстыми плечами компаньон.
— Знаешь, я познакомился с девушкой, работающей на нашего заказчика. Её зовут Вера, и она живет в Ницце. Я тебе оставлю её телефон. Возникнут трудности — звони ей, она поможет!
Никколо молча наклоняет голову вниз, в знак согласия, и Алексису кажется, что своими манерами он напоминает Горбоносого распорядителя в зале отеля ресторана «Негреско». Такая же загадочная немногословность, приветливая учтивость в которой сквозит воспитание старой школы.
— Я думаю, что долго не задержусь, — добавляет Алексис, чтобы окончательно успокоить Никколо, — сделаю одно дело и назад! У меня еще не окончено свидание с Верой.
— Это хорошо! — бурчит Никколо, как бы успокаиваясь. Он берет бокал вина, отпивает рубиновую влагу, но не глотает, а смакует вкус.
— Сколько тебе стукнуло? Я забыл.
— Пятьдесят пять, — отвечает Никколо, не выпуская бокал из рук. Лицо его приобретает глуповатый вид, пухлые губы ползут в одну сторону, нос, похожий на зрелую грушу тянется в другую.
«Сейчас будет философствовать», — думает Алексис.
И точно!
— Скоро шестьдесят! — говорит Никколо. Слова вылетают из его губастого рта, как мячики в сквоше отлетают от стенки — стукаются, бьются друг о друга округло и ритмично. — Солидный возраст! Вообще, жизнь похожа на летящий поезд, он нигде не останавливается, несется и несется, молотит на всех парах, пока не привезёт тебя к конечной станции. Самое печальное, Алексис, что нет возможности выйти на середине пути, на какой-нибудь промежуточной станции, постоять, отдохнуть, осмотреться. Сделать перерыв в дороге — вот чего нельзя, если поезд запущен!
Большие глаза Никколо вдруг наполняются слезами. Еще минута и они потекут, но мужчина сдерживает себя.
— К старости становлюсь сентиментальным! — говорит он в свое оправдание.
— Ничего! Это ничего! — отвечает растроганный Алексис. — Но знаешь, в этой жизни можно не торопиться, тем она и хороша. Живи в своё удовольствие! Делай остановки, где тебе нужно, выходи, дыши воздухом, наслаждайся.
— Да, другая жизнь! — кивает большой головой компаньон, — я не хотел бы назад, в Москву и поэтому у меня нет желания тебя отпускать. Здесь хорошо, а там страшно! — Никколо продолжает философствовать. — Заметь, все хотят изменить свою жизнь: бандиты, проститутки, коррумпированные чиновники. Но они хотят поменять одну реальность на другую. Жили, допустим, в помоечном районе столицы и раз — на Багамах или в Доминикане. Своя вилла, яхта, красавица-жена…
— А ведь всё это у тебя может быть, — вскользь бросает Алексис, которому хочется сделать что-то хорошее для сентиментального приятеля, — ты только скажи!
— Нет! Я знаю твои возможности, но мне так не хочется. Мне не хочется жить жизнью, слепленной по желанию кого-то, по его представлениям. Пусть моя жизнь будет здесь обычной, такой как у всех, течет своим чередом. Мне не надо замков и красавиц. Ты же себе не построил апартаменты?
— Ну, я! Я скромный человек, у меня нет завышенных потребностей.
— У меня тоже. Душа у меня осталась такой же, как и там, в столице. Знаешь, я за эти пятьдесят пять пришел к одному выводу — душа человека фактически не меняется с момента рождения. Слышал выражение «молодой старик»?
— Да!
— Это потому что некоторые рождаются со старой душой, а некоторые живут и умирают с молодой.
— Это ты к чему? — не понял Алексис. — Мы вроде толковали о бандосах и шалавах, о чиновных людях, о том, что они хотят перебраться в другую реальность, соответствующую их представлениям о халяве.
— Вот я и говорю — душа у них старая, а с такой душой бесполезно фантазировать, искать что-то новое. Если внутри пусто, один старый хлам, ничего путного не получится. Их позолоченный мир, всегда будет являться, в сущности, железной клеткой или камерой карцера.
Закончив есть пасту, Никколо допивает и вино.
— Нет, не хочется, чтобы ты уезжал, — продолжает он, по-видимому, больную для него тему. — Подумай, кому ты там поможешь?
— Девушке. Её зовут Ира.