Другие люди: Таинственная история
Шрифт:
Жизнь так увлекательна, жизнь достойна, чтобы ее всячески превозносили, но она же, увы, может быть невыносимо бедной. Теперь Мэри это знает. Она успела повидать немало обеспеченных типов, с хмурым видом толкущихся в магазинах или проезжающих мимо в автомобилях. Ей не нужны их деньги; она мечтала бы только заполучить их время. А меняющийся свет все нашептывает ей о нищете и том, что зима уже на пороге.
* * *
Улегшись в постель, Мэри поджидала Алана. За целый день то был единственный момент, когда она оказывалась предоставлена самой себе. Не очень-то много, правда? Такой короткий отрезок времени. И вот она услышала, как он поднимается
Алан отворил дверь. Как всегда, он будто хотел что-то сказать, но то ли на самом деле не хотел, то ли не решался. Он бочком продвигался к изножью кровати, начиная вырываться из цепких объятий халата и не зная, куда спрятать глаза. Окно, за которым сияла луна, обрамило его прямоугольником света: и всклокоченную кашицу волос, и неуверенный взгляд, упертый в пол, и нежданно открывшуюся уязвимость бледных плеч.
— Алан, — из постели обратилась к нему Мэри, и Алан бросил халат на пол, опустил руки, понурил голову — он был готов. — Ты не можешь больше оставаться здесь на ночь. Ты больше не можешь спать в моей постели. Это невозможно. Надеюсь, ты понимаешь.
Он сделал сразу две вещи. И то, что он был совершенно голый, его ничуть не остановило. Сначала он принялся плакать — по крайней мере, Мэри так показалось." В безутешной скорби он закусил губу и зажмурил глаза, и его бледная грудь начала сотрясаться или пульсировать, совершенно беззвучно. Следующее его действие было еще более странным: медленно и стыдливо, но скорее из желания защититься, чем спрятаться, словно пытаясь сохранить тепло или обезопаситься от возможного урона, он прикрыл руками свое причинное место.
Мэри наблюдала за ним из своего убежища.
Наконец он повернулся к окну. На нее он до сих пор так ни разу и не взглянул. В лунном свете его лицо выглядело бледнее обычного, а слезы, одна за другой стекавшие по щекам, блестели льдинками. Выдохнув из себя воздух до последней молекулы, он сделал очень глубокий вдох. Казалось, он пребывает где-то далеко-далеко, словно, сохраняя очертания, он как бы истаивал, переходил в иное измерение духа и плоти. Но когда он заговорил, Мэри была поражена его голосом, исполненным спокойствия и облегчения.
— Так я и знал, что долго это не протянется, — обратился он к окну; лишь окну и надлежало его услышать, — Надеялся, что все будет продолжаться, но по - настоящему никогда в это не верил. Я знаю, что я не… Знаю, знаю. Ох, да ничего я не знаю. Я рад, что это было. — Он внезапно кивнул. — Пойми, я бы ни за что от этого не отказался. У меня никогда… ты единственное… прекрасное… что когда-либо было в моей жизни.
— Спасибо… Мне очень жаль.
— Пообещай мне кое-что.
— Хорошо.
— Ты не начнешь теперь… ну, с этим Рассом.
— Обещаю.
— Жизнью матери поклянешься?
— …Этого я сделать не могу.
Алан шмыгнул носом. Он поднял халат и попытался его на себя натянуть. Снова шмыгнул, уже громче. Когда другие люди плачут, всегда гораздо хуже, если они пытаются при этом делать что-то еще. Он прижал к себе халат и рассеянно вырвал клок волос из головы.
— Мне очень жаль, — сказала Мэри.
Он повернулся к ней и развел руками. Потом снова отвернулся.
— Прощай, Мэри, — сказал он.
На следующий день было воскресенье, и обитатели сквота пробудились довольно поздно. Многоопытный Норман, облачившись в свои донельзя растянутые джинсы, приготовил себе цивилизованный завтрак — вареное яйцо со шпинатным соком, — водрузил его на поднос и прихватил с собою в сад. В такие моменты он напоминал барышню, с головой ушедшую в свой мирок, — словно бы жил совершенно один, а все эти другие люди были не более чем отзвуками безобидных сновидений, которые являлись по ночам, не особо ему докучая, и уходили снова. Возможно, некоторые мужчины в какой-то момент тоже превращаются в женщин. Возможно, некоторым из них приходится пережить климакс. Рэй с Альфредом сидели, развернув на коленях газеты, и зачитывали результаты футбольных матчей шепотом, в котором попеременно слышалось то одобрение, то неприкрытое изумление. Сверху доносились меланхоличные звуки, порождаемые кларнетом Париса. Старик Чарли полировал хромированные детали своего мотоцикла, то и дело прерываясь, чтобы взглянуть на играющую детвору.
— С добрым утром, моя прелесть, — приветствовал он Мэри, когда та вышла на крыльцо с чашкой чая в руках.
Мэри улыбнулась ему в ответ, и он снова повернулся к мотоциклу, покачивая головой и бормоча что - то под нос. Алана нигде не было видно.
Мэри следила за детскими играми, прислушиваясь к их словам внимательнее, чем обычно. Играли они как-то сонно, без обычной состязательности и всего, что ей сопутствует. А что же они говорили, какие слова повторяли гораздо чаще остальных? «Смотри!.. Сюда! Сюда смотри!.. Посмотри на меня!» Наверное, подумала вдруг Мэри, эти же слова некоторые люди продолжают повторять всю свою земную жизнь. Смотри сюда! Взгляни на меня!
Мэри почти не сомневалась, что Эми тоже произносила их очень часто. Мэри готова была поспорить — так оно и было. Эми, Эми: что Мэри с ней делать? Эми была дурной. В обоих смыслах. Имеет ли это значение для Мэри, а если да, то какое? Что ж, одно совершенно ясно: быть дурной в смысле безумной — это не имеет никакого значения. Безумие ровно ничего не значит. Потому что если бы безумие играло какую-то роль, чуть ли не у всех были бы вечные неприятности. В большинстве своем люди совершенно безумны, и никого это не смущает. (Безумен ли Принц? Пожалуй, нет. Пожалуй, он ничуть не безумен. Пожалуй, он вполне в своем уме.) А как насчет — быть дурной в смысле плохой? Насколько это дурно и к чему это может привести? Кому это не по душе? Это не по душе закону и другим людям. Закону это не нравится, но закон очень устойчив. Нужно быть до крайности дурным, чтобы суметь его нарушить, что бы там Принц ни говорил. Закон не так нежно скроен, как другие люди со всеми их причиндалами. Насколько хрупче закона оказались челюсть Трева, нос Труди, спина мистера Ботэма, мужество Алана, сердце Майкла или сердце миссис Хайд! Все они в какой-то момент не выдержали и надломились. А вот с законом все по - иному… Но бог ты мой, как я ее все-таки ненавижу, думала Мэри.
— Мэри?
Она обернулась. Это был Рэй.
— Там в трубке какой-то парень по твою душу.
Опасаясь худшего, Мэри направилась в комнату
Нормана.
— Привет, это я, Джейми. Понимаешь, о ком речь?
— Да. Привет, — ответила она.
— Как дела?
— Очень плохо. А у тебя?
— Жуть. Дикое похмелье, просто убийственное. Хотя это, пожалуй, лучше, чем ничего. Я вот чего звоню: не хочешь ли со мной отобедать?
Мэри согласилась. И вынуждена была признаться себе, что сделала это с удовольствием. Она с радостью уйдет куда-нибудь из этого дома. Смена обстановки будет ей только на пользу.