Другие люди: Таинственная история
Шрифт:
Мэри снова поднялась наверх. Она помедлила перед дверью Алана, из-за которой не доносилось ни звука, но решила не входить.
Усевшись на кровать у себя в комнате, она впервые всерьез задумалась об одежде. Помимо тепла, защиты и соблюдения приличий в чем еще ее предназначение? Почему Джейми так пренебрежительно отзывался об ее одежде? Очевидно, замысел здесь состоит в том, чтобы выразить нечто посредством цвета и покроя. Но что именно выразить? Может, одежда просто взывает: «Посмотри на меня!»? Кажется, наибольшим спросом в этом мире пользуются деньги и секс. И одежда способна выразить твою близость к обеим этим вещам — или удаление от них. Мэри поразмыслила о том, что может сообщить по поводу богатства и секса ее собственный наряд. Может ли одежда поведать, что одного вовсе нет, а с другим проблемы? Да, но это вовсе не то, о чем должна говорить одежда; это совсем не ее задача; она стремится выразить нечто совсем иное. Она пытается продемонстрировать наличие совсем иных вещей — богатства и опытности. Неявно и, возможно, непреднамеренно одежда выполняет и третью функцию: рассказывает другим людям о той душе, которую укрывала, драматизируя ее попытки исказить подлинную ситуацию с деньгами и сексом… Мэри помылась в ванной, располагавшейся рядом с комнатой Алана, из которой по-прежнему не доносилось ни шороха. Алан проводил здесь очень много времени, подумала Мэри, особенно перед тем, как забраться к ней в постель. Какие таинственные омовения, какие гнетущие раздумья имели место здесь, в этом маленьком царстве кафеля и металла? Завернувшись в полотенце, она вернулась к себе в комнату: расчесалась, подкрасилась, поочередно просунула ноги в белые трусики, как можно туже натянув их на упругое центральное звено своего тела, потом надела красные туфли, белую юбку и белый свитер — все, что купила на деньги Джейми… Спускаясь по лестнице, она заметила Расса, вынырнувшего из комнаты Алана. Тот промолчал. Однако при этом посмотрел на нее как-то по-новому, с вызовом, но одновременно и с затаенным уважением или даже страхом. Мэри взглянула ему прямо в глаза, но по виду его поняла: он уверен, что ее одежда лжет.
Мэри пошла пешком. В одной из книг Нормана она ознакомилась с планами раскинувшегося в разные стороны города и запомнила свой маршрут, который проходил через большой парк. Со стороны тех, кто в любой момент мог ее остановить, было очень мило позволять ей двигаться дальше. Стоял ясный ветреный день, яркое небо над головой и важно собравшиеся в отдалении облака. Людей на улицах тоже были целые толпы. Одиночки, каждый с газетой в руках, кучковались, лениво посиживая у тех или иных парковых ворот, иногда вдруг снимаясь с места и переходя с одной скамьи на другую. Семейства или влюбленные парочки предпринимали попытки углубиться дальше в парк. Мэри с интересом наблюдала за парочками и старалась представить, каково это — быть частью пары. Она решила, что это должно быть просто чудесно. Ясно было, что их объединяет не что иное, как взаимное доверие. Самая прекрасная пара бродила вокруг пруда — сердца парка. Эти двое дарили друг другу радость четырьмя весьма простыми способами: тем, что они находились именно там, тем, что они не были где-то в другом месте, а также тем, что были самими собой, и тем, что не были вместо этого кем-то еще. Пока Мэри встречалась с Аланом, она ни разу не почувствовала себя частью пары, вообще частью чего - либо. Они просто совокуплялись в муках, и все. Никто из них ни разу так и не смог облегчить ношу другого. Господи, она очень надеялась, что с ним все будет в порядке.
В конце концов маршрут, хранившийся в ее памяти, стал расплываться, и она принялась спрашивать дорогу у других людей: при наличии времени это было беспроигрышным способом добраться до какого - нибудь места. Дом, в котором жил Джейми, оказался невероятно громадным, хотя нельзя было исключить, что там живет еще целая куча других людей. Она нажала на кнопку звонка, и почти сразу же наполовину застекленная тяжелая дверь задребезжала в ответ. Мэри попятилась, надеясь, что ничего ужасного не произойдет. Еще несколько секунд дверь продолжала трещать в приступе все возрастающего негодования, затем раздраженно замолкла. Раздались чьи-то шаги. В прихожей появилась девушка с ребенком на руках и, нахмурившись, потянула дверь на себя.
Дверь отворилась.
— Что, опять сломалась? — спросила девушка.
Малыш изумленно пялился на Мэри.
— Надеюсь, что нет.
— Вы на обед?
— Да, если можно.
Девушка с безразличным видом повернулась и пошла по коридору, испуганное личико малыша покачивалось над ее плечом. Они не доверились клети лифта и стали взбираться по лестнице. Мэри расстроилась, что у Джейми уже есть семья. Чего уж удивляться, что ребенок таращится на нее с таким ошарашенным видом. На полпути она услышала шум множества голосов, доносившийся из открытой двери наверху. Ей вспомнилось собственное воспоминание о том, как однажды, очень давно, она готовилась войти в комнату, наполненную другими людьми, — и перед ее глазами снова промелькнул шелк того самого платья интимно-розового цвета. В каком-то смысле другие люди теперь волновали и пугали Мэри гораздо меньше, чем тогда. Такое теперь было уже невозможно: она понимала, что, войдя в комнату, вовсе не окажется в центре всеобщего внимания. Мэри осознавала, причем с самого начала своей новой жизни, что другие люди вряд ли готовы уделить хотя бы малую толику своего времени тому, чтобы подумать о других других людях.
Вслед за девушкой с ребенком Мэри по длинному коридору дошла до порога ярко освещенной высокой комнаты, битком набитой народом. Почти все парами, мгновенно отметила она. Но прежде чем комната эта успела принять ее или отторгнуть, из соседней двери выглянула голова Джейми, и он пальцем поманил ее внутрь.
— Привет, — прошептал он и закрыл за ней дверь.
Они очутились в просторной кухне — она была даже больше, чем у нее на работе. Однако, в отличие от кухни в кафе, здесь было чисто и светло и не было следов той копоти и влажной грязи на всем, чего ни коснешься. Прекрасная шевелюра Джейми была растрепана, а в глазах читалось похмельное возбуждение.
— Хочешь «Кровавой Мэри»?
— Кровавой кого?
— Это… Боже, ну ты и странная. Ты что, в бухле ни бум-бум, да? Вот. Это единственно верное лекарство от похмелья.
— А что это такое?
— Это когда напиваешься. Правда, Булгаков говорит, что всякие специи тоже помогают, а я верю всему, что читаю [23] . Вот почему здесь специй — несчитано. Тебе что, не нравится? — обиженно спросил он.
— Нет, нравится.
Он подошел к круглому белому столу, стоявшему посреди кухни. Мэри заметила, что он прихрамывает. Ноги у него были одинаковой длины, но одна гнулась гораздо хуже другой, и он переставлял ее более осторожно.
23
Воланд — Лиходееву: «Никакой пирамидон вам не поможет. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стоики водки с острой горячей закуской» («Мастер и Маргарита», ч. I, гл. 7).
— Мое похмелье — это как летняя гроза. Одно удовольствие. Ничего не болит, просто я будто не в себе. Уверен, всяким придуркам такое незнакомо, им просто хреново: судороги там, колики, ломота… Так, теперь надо разобраться со всей этой чертовой жратвой. Ты умеешь готовить, и все такое?
— Нет.
— Совсем?
— Совсем.
— То есть как? Ты ведь девчонка, да?
Мэри кивнула.
— Тогда какой же от тебя прок, если ты не умеешь готовить? Вы, сдается, чрезвычайно высокого о себе мнения, сударыня. Постой-ка минутку. — Он ткнул в нее трясущимся пальцем. — А постель-то расстилать ты умеешь?
— Да.
— А писаешь ты сидя?
— Да.
— Ну что ж, — его тон заметно смягчился, — полагаю, два пункта из трех — это уже неплохо. Ты ведь поможешь мне тут со всем этим разобраться, а? Давай, будь другом.
Продукты, которые Джейми с треском извлекал из упаковок, выглядели незамысловато, но в то же время представлялись весьма и весьма недешевыми. Такие продукты Мэри доводилось видеть только в витринах, и в своей жалостливо поблескивающей пленке они казались слишком изысканными, чтобы в голову пришла мысль их съесть. Мэри помогала ему изо всех сил, и руки у нее, естественно, оказались намного тверже, чем у него.
— Удивительно, что у тебя есть ребенок.
— Что? Ребенок? — Он покачал головой. — Это не мой, подруга. Это ее. Детишки!., детишки? — бормотал он в точности так же, как когда-то ее друзья бормотали: «Книжки?..» — Кто-кто, но не я, старушка. У меня никаких детей не водится. Разве не видно?
— Нет, не видно. А как это может быть видно? — поинтересовалась она.
Это была как раз одна из тех вещей, которые ей хотелось научиться распознавать в других людях.
— А я и сам еще как ребенок. Бездетные все такие. Немного достает, правда? В жизни полно таких доставучих диковинок. А потому мое к ней почтение растет с каждым днем. — Он поднял взгляд, подошел к Мэри с ножом в руках и обнял за плечи. — Знаешь, а ты сегодня чудно прикинулась. — Он скользнул взглядом по красным туфлям, белой юбке и пуловеру, — Выглядишь сногсшибательно.
Сработало, обрадовалась Мэри.
— А я вот выгляжу ужасно. Только не думай, что я этого не понимаю. Видела бы ты, каким я сам себе представляюсь. Отвратнее не бывает.
— Ничего подобного, — возразила Мэри, — Ты выглядишь совсем неплохо.
Уткнувшись холодным лицом в ее оголенную шею, он издал несколько загадочных звуков — возможно, то были благодарные всхлипы. Какие-то отголоски воспоминаний вызвали у Мэри желание обвиться руками вокруг его шеи. Вполне можно было бы это сделать — в таких обстоятельствах подобный порыв выглядел бы совершенно естественно. Однако она этого не сделала. Впрочем, он почти сразу отстранился, вернулся на свое место и сосредоточился на приготовлении обеда.