Другие времена, другая жизнь
Шрифт:
И Юханссон начал рассказывать, как складывались события в тот день, когда Хелена Штейн убила Челя Йорана Эрикссона. Его норрландский акцент, как всегда в минуты волнения, стал особенно заметным.
— Эрикссона ударили ножом именно вы. Однако убийством это назвать нельзя. Если бы вы взяли себя в руки и позвонили в полицию, думаю, никакой суд не осудил бы вас за убийство, в худшем случае вам предъявили бы обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. А если бы ножевое ранение было в другом месте, думаю, у вас были бы хорошие шансы на полное оправдание: ведь вы бы могли утверждать, что это была самозащита, что он пытался напасть на вас или изнасиловать.
— Это было бы неправдой, — прервала его Хелена Штейн. — Он не пытался меня насиловать… Он вообще не был способен к сексу… или к каким-то сильным чувствам.
— О боже! Мадам, — медленно и очень четко произнес Юханссон. — Мы же условились: говорю я, а вы только слушаете. Поверьте, это в ваших интересах…
— Простите, — сказала Штейн. На лице у нее читалось отчаяние, такое же, как звучало в ее голосе, когда Юханссон на днях слушал запись телефонного разговора двадцатипятилетней давности.
— Я начну с самого преступления. Все произошло примерно в восемь вечера. Эрикссон сидит на диване в собственной гостиной и несет обычные мерзости. Вас он послал в кухню нарезать лимон к его джину с тоником… Может быть, он к тому времени уже предложил вам стать его бесплатной служанкой — тогда он мог бы сэкономить на польской уборщице. И вот вы стоите на пороге гостиной с нарезанным лимоном в тарелке, а он сидит спиной к вам со стаканом в руке и что-то вещает, даже не удостаивая вас взглядом. Вы вдруг замечаете, что все еще держите в руке кухонный нож, и, не соображая толком, не думая о последствиях, подходите и в ярости всаживаете нож ему в спину.
На этот раз Хелена Штейн не произнесла ни слова. Она сидела, выпрямившись на стуле, не касаясь спинки, уставившись в какую-то одной ей видимую точку в пространстве.
— Вы всаживаете нож ему в спину и делаете шаг назад. Нож по-прежнему у вас в руке. Вы еще не понимаете, что произошло, как, впрочем, и Эрикссон. Он поворачивается, удивленно на вас смотрит, потом проводит рукой по спине и, когда видит кровь на рукаве, ставит стакан на стол и встает. Он вне себя от злости и рычит что-то нечленораздельное.
Юханссон сделал паузу, прежде чем продолжить:
— Потом он пытается вас схватить… Вы отступаете к окну, может быть, вам пришла в голову мысль позвать на помощь, но Эрикссону не повезло — он споткнулся о ножку журнального столика. Повернулся назад, пошел в другую сторону, не переставая вопить… Тут он вдруг теряет силы и падает между диваном и столиком, столик опрокидывается, стакан и бутылки летят на пол. И вот он лежит там, уже молча, только стонет еле слышно… Он почти не шевелится, только кровь продолжает хлестать из раны и теперь еще изо рта… Вы бежите назад в кухню, бросаете нож в мойку, вам становится нехорошо. Летите сломя голову в ванную, хватаете первое попавшееся полотенце, вас выворачивает… Вот так примерно все и было.
— Теперь я могу что-то сказать?
— Конечно, — кивнул Юханссон. — Только думайте, что говорите.
— Зачем мне это было надо?
— Вы случайно встретились с ним несколько часов тому назад, возможно, впервые за почти пятнадцать лет, протекших после событий в посольстве. Он сидит в публике и слушает ваш доклад на конференции — для вас это как кошмарное видение из иных, давно прошедших времен. Разумеется, в то время у вас были и другие причины нервничать: Восточная Германия развалилась, и вы, естественно, беспокоились, что люди вроде меня не упустят случая покопаться в регистрах Штази. И, когда Эрикссон после доклада подошел к вам, вряд ли он постарался вас успокоить, скорее наоборот, дал понять, что ваша судьба теперь в его руках… Может быть, намекнул, что он-то в любом случае уцелеет — благодаря своим контактам…
— Именно это он и сказал, только не мне, а Тео… задолго до этого…
— Думайте, прежде чем говорить! — Юханссон предостерегающе поднял палец.
— И что же я делала дальше? — спросила Хелена Штейн. — Да-да, я обещаю не говорить ничего непродуманного. — Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Вы попытались собраться с мыслями… насколько это было возможно, полезли в его письменный стол и взяли папку, которой он наверняка хвастался этим вечером. Я, честно говоря, не думаю, что там было что-то важное, если вам интересно мое мнение. Он обычно хранил ее в банковском сейфе — больше для того, чтобы убедить самого себя, какая он неимоверно значительная персона… Думаю, несколько месяцев вам было очень не по себе… Вы наверняка все рассказали Тео, если он к тому времени сам не догадался. И он, разумеется, обещал, что с вами ничего плохого не случится, вы можете в крайнем случае просто исчезнуть, поселиться на каком-нибудь из райских островов. Но вы все равно были в отчаянии… даже подумывали о самоубийстве. Мне кажется, что не единожды вы стояли с телефонной трубкой в руке и собирались позвонить в полицию, чтобы наконец покончить с этим кошмаром, но время шло, ничего не происходило… И вот мы сейчас сидим и беседуем, — закончил Юханссон и вздохнул.
— Зачем вы все это мне рассказываете?
— По многим причинам. Прежде всего, мне это кажется наиболее разумным решением, если вам предложат другую работу в правительстве — не в той должности, в которой вас вот-вот должны утвердить. Тогда ваше назначение не потребует специальных проверок, привлекающих ненужный интерес, все произойдет обычным путем… Я вот тут кое-что принес. — Он вынул пакетик с двумя дисками, переданными ему Маттеи — перед тем как скопировать для Штейн, он их тщательно отредактировал.
— Что это? — спросила Штейн.
— Сцены из вашей жизни. У меня сложилось впечатление, что у вас нет недостатка в различных возможностях. Если, разумеется, вы решитесь начать новую жизнь. — Он пристально взглянул на нее.
— Чего я по-прежнему не могу понять — почему вы мне все это рассказываете? Зачем?
— Вот тебе раз! — усмехнулся Юханссон. — Если я не ошибаюсь, вы сами меня попросили.
— Да ведь вы только того и желали — чтобы я вас попросила! Я в этом совершенно уверена, и я вас выслушала. И ни слова не сказала по поводу вашего рассказа, чтобы не создавать вам проблем.
— Проблемы не у меня, — вздохнул Юханссон, — и я не собираюсь играть роль Господа Бога.
— Тогда зачем вы пришли?
— По двум причинам. Во-первых, не исключено, что я мог ошибиться, и мне надо было убедиться, что это не так.
— Все равно непонятно… Я же не сказала ни слова, даже не намекнула вам, что я думаю по поводу вашей истории.
— Верно. И это я попросил вас не делать этого. Скажем так, я все равно вычислил ваш ответ. Может быть, прочел в глазах?
— А другая причина?