Другой путь. Трилогия

Бондарь Дмитрий Владимирович

Сергей Михайлович поднял трубку телефона и сказал в нее:

– Машенька, нам три кофе. И коньяк дагестанский, чтото нервы расшалились. – Он повернулся к нам. – Значит, вам хочется, чтобы я стал представителем ваших миллиардов в России? Почему не ваши московские стариканы? У них ведь уровень влияния и доступа куда выше?

– Новое мышление, перестройка, гласность, – объяснил я. – Они в глазах реформаторов – пережиток прошлого, с которым и здороватьсято противно, потому что выкормыши Сталина. Да и не вечные они. Им уже сейчас по семьдесят и маразм уже совсем близок. По крайней мере, у некоторых. Мы всяко думали,

лучше вашей кандидатуры и нет никого.

Еще полчаса мы проговаривали всякие технические подробности и, в конце концов, Сергей Михайлович дал свое принципиальное согласие.

– Видите, какой из меня неважный переговорщик, если я так просто согласился со всеми вашими предложениями? – Пошутил Майцевстарший.

– Так ведь и предложение было не из тех, от которых можно отказываться? – рассмеялся Захар.

– Это – да… Но вот было бы мне лет на пять побольше и никакая сила не сдвинула бы меня из этого кресла. И еще – я не знаю английского языка. Немецкий бытовой или медицинский, немного польский – от деда досталось, и все.

– Пусть это будет последнее горе, которое случится у тебя в этой жизни, – отмахнулся Захар. – Месяца за три тебя натаскают. А память у тебя профессиональная, медицинская. Даже не думай о такой ерунде.

– В самом начале восемьдесят восьмого, примерно через недельку, будет принято какоето ваше медицинское правило о новостях в лечении психиатрических больных. Про борьбу с “карательной психиатрией”. Очень у многих врачей вашего профиля возникнут серьезные проблемы, – подлил я масла в огонь. – Работать нормально долго не дадут – задолбят проверками и перепроверками. А коекого и выпрут на улицу. Так что, не жалейте о принятом решении, с нами будет веселее.

На этом мы и расстались с Захаровым отцом, пообещав ему скорый запрос на выезд в один из американских университетов на стажировку. А там и до гринкарты по ходатайству этого же работодателя рукой подать.

Бредя с Захаром по грязным улицам родного города, я вдруг понял, что мне совершенно не достает того ритма, в котором мы жили последние годы: каждый день и час расписан, времени всегда не хватает, и мы везде опаздываем – такой и только такой виделась мне нынешняя жизнь. И теперь, когда никуда не нужно торопиться, я почувствовал себя как рыба на берегу – беспомощным. Я не знал чем себя занять. Я сказал об этом Майцеву и он со мной согласился: трудно после той круговерти, что осталась на другом континенте, оказаться словно в какойто тягучей патоке, где ты практически никому не нужен и от тебя именно в эту минуту ничего не зависит.

Мы зашли в облезлую столовку, где у самого порога вальяжно развалились два кота – рыжий и чернобелый, наглые, раскормленные, и на удивление чистые. Эти мохнатые рожи даже не соизволили открыть глаз, когда мы по очереди перешагнули через них. Весь их вид говорил: жизнь удалась!

Захар кивнул на парочку и сказал:

– Вот так нужно – просто жить и не сношать себе мозг.

– Какой бы дурак еще кормил за это? – спросил я, не ожидая, впрочем, ответа.

Захар пожал плечами и носком ботинка подвинул рыжего на полметра в сторону. Котяра разлепил глаза, недовольно глянул на раздражитель, протяжно зевнул, перевернулся на другой бок и снова попытался заснуть.

– Вот так и в наших институтах большинство работает, – прокомментировал Захар поведение безразличного

кота. – “Где бы ни работать, лишь бы не работать”, как говорил завхоз Бубенцов. А нам их пинать и шевелить придется. А они будут сопротивляться, потому что думают, что то, что они делают – это и есть работа. И этот рыжий зверь наверняка думает, что столовку охраняет от плохих уличных котов. А без него все разграбят, кухарок изнасилуют, а крыша внутрь провалится.

В меню нашелся суп с клецками и щи с кислой капустой, какието шницели и тефтели с гарниром из слипшегося риса или почти забытой нами гречки, обязательный компот из сушеных яблок и клюквы, пирожки с повидлом и ватрушки циклопических размеров – примерно как кепи Фрунзика Мкртчяна из “Мимино”. Было все заметно дороже, чем раньше, и вид имело какойто вчерашний.

Я отважился только на пирожок и компот, а Майцев еще взял порцию гречки с рыбной котлетой. Он позвал кошаков, привлекая их внимание котлетой, но обожравшиеся бездельники остались глухи к его “кискискис”.

– Я видел Аньку Стрельцову, – сообщил я.

– Здорово, молодец, – принюхиваясь к гречке, откликнулся Майцев. – И что?

– Хорошенькая она стала. Тоже в институте работает. Системами управления занимается.

– Да ну, скажешь тоже – системами управления занимается! Что она там может делать? Баба, да еще и молодая. Комсомолка. Плакаты со стендами рисует, да чай подает. Ну, может быть, еще по общественной линии.

– Зато хорошенькая.

– Этого добра – как грязи под ногами на Родине, – подмигнул мне Захар. – И хорошеньких, и не очень, и даже откровенно страшненьких, только знай – выбирай. Юленька Сомова тоже была хорошенькая. Кстати, она здесь сейчас. Не хочешь свести знакомство поближе?

Я залпом выпил компот, а пирожок засунул в стакан.

– Пошли, Казанова. Знаток половых отношений, елки…

– А я что? Сам же просил напомнить при случае? Больно теплым стал твой голос, – он придурковато улыбался. – Вот я и… того.

Поход в кино, обещанный Нюрке, состоялся, но продолжения не имел – я сослался на чрезвычайную занятость и пообещал зайти “какнибудь до отъезда”, чего делать, разумеется, не собирался.

А потом был Новый Год, куранты и Михаил Сергеевич Горбачев под елкой – без шампанского, деловой и энергичный.

Третьего января мы стали собираться в обратный путь: отпуск не может продолжаться вечно.

Мама похлюпала носом, хорошенько всплакнула и перекрестила меня на дорогу – теперь это стало модно даже в среде идейных коммунистов. Летом страна собиралась отметить тысячелетие крещения и, в свете новой политики партии, приобщение к церковным таинствам перестало быть чемто недопустимым.

Назад, наученные опытом путешествий в обычных вагонах, мы поехали на фирменном поезде N 9 “Байкал”, следующим от Иркутска до Москвы.

Конечно, в нем было ехать гораздо комфортнее: двухместное купе СВ, чистота, любезные проводники, и даже белье, обычно волглое, в этот раз оказалось сухим. В общем, в городгерой Москву мы въехали в самом бодром расположении духа, готовые свернуть любые горы.

А у Изотова нас ждал сюрприз – спустя час после нашего появления на пороге нарисовались Воронов и Павлов. Конечно, это для них в большей мере был сюрприз, ято сказал о нем Захару еще в поезде. И все равно их визит стал приятной “неожиданностью”.