Другой путь. Трилогия
Шрифт:
– Ты всегда была глазастая, Ань.
– Пошли в кооперативное кафе? “Серебряный рог”, а? Здесь недалеко, полквартала. Посидим, кофе выпьем, расскажешь, где был, что видел?
Я внимательно посмотрел на нее, и кажется, ей на самом деле было это интересно. Времени у меня было навалом и можно было часокдругой потратить на воспоминания.
– Веди меня, я все забыл уже. Четыре года прошло. Не узнаю города.
Она подхватила меня под руку и повела в обещанную кофейню. Оказавшуюся отремонтированной столовкой N6, в которой раньше кормили неплохим борщом.
– Как вы тут живете? – успел я спросить, пока она не обрушила на меня свое любопытство.
– Ууу! У нас такие здесь дела! Помнишь Леньку из комитета комсомола? Он кооператив открыл: джинсы варит, значки всякие с музыкантами или актерами делает! Капиталистом заделался. А этот, болтун Сашка Дынькин, у вас в группе учился – помнишь?
– Конечно, Ань.
– Дынькин теперь в горкоме комсомола сидит. Замуж меня звал, между прочим.
– А ты что? Все меня ждешь? – я улыбнулся.
– Дурак ты, Фролов, – ответила она уже знакомой фразой. – Даже монголы тебя ничему не научили!
– Отчего же? Я на лошади скачу теперь как Чапаев (и это было почти правдой – Сэмюэль Батт предоставил мне тысячу возможностей научиться сидеть в седле). Могу по засохшим какашкам определить численность овец в отаре (а это откровенная ложь). Еще научился тушканчиков жарить и бить уток стрелой в глаз. Правда, нужно чтобы утка его пошире открыла, а то промахнуться могу.
– Точно – дурак, – настаивала на своем диагнозе Стрельцова, но при этом счастливо улыбалась и облизывала ложку с мороженым.
– Сама ты дура, Анька, – я никак не мог остаться в долгу.
– Ну и пусть, – непонятно ответила Нюрка. – А Хорошавин с вашей кафедры умер. Представляешь, сидел на крыльце летом, курил, встал, выбросил сигарету и умер. Инфаркт. Сорок три года. Жена осталась и две дочери. Старшая тоже у нас училась на три года младше.
Хороший был дядька Хорошавин. Лекции читал живо, увлекательно.
– Колька Ипатьев в Чернобыль поехал по разнарядке с завода, на три месяца – сыпала подробностями местной жизни Стрельцова. – У нас на работе шепчутся, что теперь у него детей не будет совсем. Вот скажи – зачем ему эти деньги?
– Лечиться будет. Остатки в детский дом отдаст.
– Ипатьевто? Нет, не отдаст, – покачала своей красиво стриженой головкой Анька. – Он же жадный как куркуль.
– Да и бог с ним. Ты самато как?
Анька задумалась ненадолго, видимо размышляла о степени откровенности своего рассказа. Ложечка, которой она ковырялась в тарелке, противно скрипела.
– Осенью того года, когда вы с Майцевым уехали в свою Монголию, у меня умерла мама. Несчастный случай на производстве, – она шмыгнула носом. – Она же на цепном заводе работала. Там какойто трос лопнул и ее этим тросом прямо по голове. И каска не помогла. Я осталась одна. Спасибо комитет помог. Закончила институт, по распределению попала в НИИ систем управления. Только приработалась,
– Соболезную, я не знал, – я накрыл ее ладонь своею.
– Я уже привыкла, – ответила Нюрка. – Потом Дынькин решил взять надо мной шефство. Обещал звездами засыпать, – она улыбнулась. – Только врал все. Как на горизонте появилась дочка второго секретаря горкома – всю его романтику как ветром сдуло.
Так вот в чем был секрет карьерного роста Сашки Дынькина! А ято грешным делом думал, что это он такой полезный для комсомольского дела оказался. Дочка секретаря горкома партии – вот и вся полезность!
– А вы с Захаркой что все это время делали? – перешла в наступление Стрельцова.
– Работали, Ань, работали как проклятые папы Карлы. Карьер видела когданибудь? Самосвалы, шагающие экскаваторы?
– Только на картинках в Гипрошахте.
– А мы его копали. Вот этими руками, – я показал ей свои отнюдь не землекопские ладони без единой мозоли.
– Правда? – Было видно, что поверить мне она не может. Не был я похож на горнопроходчика.
– Нет, неправда, Ань. На самом деле мы занимались разведывательной деятельностью…
– Не хочешь говорить?
– Не хочу. Потом какнибудь.
Она замолчала, отвернувшись к окну, за которым неожиданно пошел снег. А я посмотрел на нее внимательнее, скользнув в будущее. И то, что я там увидел, меня удивило.
– Мне сейчас пора, Ань, – сказал я. – Давай завтра встретимся? В кино сходим?
– Давай! – мгновенно отозвалась Стрельцова. – А где?
– Я зайду за тобой часов в пять.
– Ты же не знаешь, где я живу?
– Знаю, Ань, знаю.
Я положил на столик червонец, что раза в два превышало стоимость счета.
– Пока.
– Пока, – отозвалась Нюрка и голос ее был весел.
Пока я бродил по городу, да трепался со Стрельцовой, уже подкрался вечер – пришла пора возвращаться домой и встречать маму.
Но я зря недооценил таланты бабки Вали – мама уже три часа была дома, пытаясь выглянуть во все окна одновременно. Соседка позвонила ей сразу после Марьванны, и, отпросившись на работе, мама понеслась домой.
Мы долго стояли в прихожей, просто обнявшись, не говоря друг другу ни слова, да и к чему слова, если их все равно будет недостаточно?
Потом был чай, домашнее печенье, что она успела напечь, пока я болтал со Стрельцовой, подарки – красивый свитер из альпаки (я сказал, что это монгольская овца) пришелся впору, а маленький кухонный телевизор Sharp вызвал целую бурю восторгов.
У нее все было по старому: работа, партийные собрания, где теперь они искали гласность и правду, дом. А о себе я почти ничего и не рассказал. Отсутствие фотографий объяснил режимностью объекта, а о работе сказал, что наша партия по достоинству оценила мои таланты и теперь я занят в большой государственной программе. Маме этих неуклюжих объяснений было достаточно, чтобы больше вопросов на подобные темы не возникало.