Другой
Шрифт:
Выскочила луна, и я опять оглядываюсь на дорожку. Что-то там есть. Я видел сети, с такими большими пластиковыми поплавками, и если это они… Никогда никто не узнает, как я спасал ночью пластиковый буек. Чуть не утонуть из-за своей дурости, если даже бородатый уже…
Гребу пол часа, оглядываюсь, зову Игоря, снова налегаю на весла. То, что я видел — не поплавок, не бревно, и не чайка. И все, что издевательски хихикая, придумывало мое второе — я, стало неактуальным. Там, в воде — оно двигается. Медленно,
Он хороший пловец, но волны измотали; совсем обессилел, нахлебался воды. Еще немного, и я бы не успел. Почти не помогал, когда я вытаскивал его из воды. Он большой, тяжелый, и я устал, и эти волны… Я держал его за подмышки, хотел перехватить, за ремень, подтянуть, потом за ногу и в лодку, но это не так просто. Игорь почти без сознания, если выскользнет, то сразу пойдет ко дну. Так я держал его минут пять, наконец, решился, рванул на себя, за волосы, за джинсы, тяну, тяну, тяну… Волна, и ветер в этот раз помогли. Уже упускал его, но вдруг стало легче, вода опрокинулась в лодку и Игорь вместе с ней. Упал на меня, и кажется совсем перестал дышать.
Мы пролежали так, долго. Я не мог пошевелиться, такой он тяжелый. Как получилось втащить?
Белорус пришел в себя, дал мне подняться и опять распластался на дне. Я сел, взял весла, посмотрел на Игоря и улыбнулся. Стало весело, жутко весело, никогда такого не было, и я смеялся, не понимая почему, хохотал и не мог остановиться. Все-таки догнал. А я молодец.
Ветер погнал нас к берегу; я не греб, только корректировал курс, держа лодку перпендикулярно волнам. Но теперь не перевернет, мы стали тяжелее, устойчивее.
Игорь шептал, но не мне, а так, что-то про себя. Я наклонился но, не смог расслышать. Кажется: "…не хочу и не буду…" но это не точно, он все время куда-то проваливался и не получалось разобрать.
— Что? Что ты говоришь?
— …не хочу, и не буду…
— Чего ты не хочешь?
Игорь замолчал, пришел в себя, поднялся, уперся спиной в нос лодки. Я развернулся, стал грести. Надо поскорее приплыть, согреться. Больше не оглядывался, не смотрел на Игоря. Услышал, как плачет; бубнил все тоже, но тише, почти не слышно. Минуты слабости, потом за них очень стыдно — знаю по себе.
— Откуда ты взялся? — услышал я за спиной.
— Я? Мы вместе приехали, ты забыл?
— Ааа…
Говорю ему:
— А ты?.. К финнам подался, на визе решил сэкономить?
— Просто поплыл и все… Хотел освежиться, но все дальше, дальше… дальше. А потом, думаю: "переплыву ка я, на тот берег…"
— Зачем?
— Не знаю. Ты меня как раз вытащил, когда я думал, зачем.
— И что, доплыл бы?
— Нет. Но я слишком поздно понял. Услышал, как ты кричишь, и поплыл на голос.
Игорь помог затащить лодку на берег. Я не стал ее привязывать: тяжелая, никуда не денется. В лагере, кто-то не спал, над столом горел свет. Только, когда подошли, увидел Сергея. Он сидел за фонарем, поэтому его не видно.
— Не спится? — спросил его.
— Почему мокрые?
— Волны.
— Что волны?
— Мокрые.
— Где вы были?
— Патрулировали.
— Что вы делали?
— Ты сам сказал патрулировать, а потом сменишь. Вот мы, вдоль берега на лодке и… Теперь ты давай, охраняй. Лодка у мостика — вперед.
Я разделся, бросил мокрые вещи на скамейку, полез в палатку, Игорь уже внутри, дал мне полотенце.
— А кто ставил кастрюлю на газ? — спросил Сергей.
— Что? — Сделал вид, что не расслышал. Ну что? — это не я, или сознаваться? — А что с ней?
— Эмаль отошла. Трещать начала, Сашу разбудила, а та меня. Говорит — "Там кто-то ходит?" Думал, кто-то из вас, кричу, никто не отзывается… Ты, опять поставил?
— Во первых не я, а во вторых, почему опять?
— Скажи Глеб, в чем нам теперь кипятить воду?
— Я так же как и ты имею право задать тебе этот вопрос.
— Трус.
— Во первых, и без эмали сгодится… Ничего, не нэпманы. И вообще, завтра куплю тебе новый чайник и десять кастрюль.
— Где?
— По приезде, куплю, какая разница?
— У нас есть еще одна, и сковородка, но смотри Глеб…
— Зануда.
Еще в первый день, недалеко от палатки, между деревьями натянули веревки, сушили мокрые вещи; все, что лежало на дне и на верху багажной лодки, тогда промокло. Взял со скамьи одежду, свою и белоруса, привязал к веревке. Прищепок нет, а ветер такой: если сорвется — с концами.
Сергей сделал нам кофе:
— Сахар, сами….
— Мне три ложки, — говорю.
— Сами, я спать…
— Все у тебя на пол шишечки. Взялся, так уж давай до конца.
Сергей недовольно закряхтел, встал, пошел к палатке, стонал, гремел, шелестел пакетами, наконец, выполз с пачкой рафинада:
— Сволочи, все им дай-подай!
— Вот. Теперь всегда, когда я прикажу, будешь приносить сахар. Теперь ты — "сахараложец".
Он бросил в меня пачку, но я увернулся. Сахар улетел в темноту.
— Иди, ищи! — крикнул ему. Но Сергей уже исчез в палатке: — Спокойной ночи!
Пришлось искать самому. Когда вернулся, в руках у Игоря уже была гитара.
— Опять? — спросил его.
— Немножко.
— Кому посвящаем эту ночь?
— Летову.
— Не люблю.
— Мы недолго. Ночью надо спать.
— На пятую ночь сказал Игорь, — говорю. — Кофе, как раз, поможет заснуть. Сколько сахара?
— Четыре.