Другой
Шрифт:
— Да, в меру. Но ты, с темы-то не спрыгивай, идем, поговорить надо.
— Надо?
— На секунду.
Сергей встал, пошел по тропинке на пляж, позвал меня. Я с трудом поднялся со скамейки, в коленной чашечке хрустнуло. А ведь устал. Ведь четвертая ночь уже… Интересно, сегодня ляжем?
Сергей дошел до воды, снял тапки, встал на мокрый песок. Я не сильно торопился его догнать. Интересный предстоит разговорчик: " — Глеб, а ты не охренел? — За кого ты меня принимаешь? Это все поклеп. — Клеишься к моей бабе? — Если хочешь честно, то… нет! — А мне, так кажется, что…"
Подошел к нему. Сергей протянул мне сигарету. Закурили.
— Когда я был маленький, — сказал он, — ждал, когда волна отойдет, потом, становился на песок и загадывал желание, если следующая доходила до кончиков носков, то желание сбывалось.
— Сбывалось?
— Конечно.
Тоже снял тапки, стал рядом.
— А если не дойдет? — спросил у него.
— Тогда не сбудется.
— А если волна пойдет дальше, если до пяток добежит, то что?
— Видишь, я босяком. Если вода дойдет хотя бы до сюда. — Сергей наклонился, тронул место, где соединяется большой палец со следующим, самым длинным на ноге (не помню, как называется). — То сбудется наоборот.
— Это как?
— Говоришь: "Хочу всех женщин мира, и сразу". Посмеялся и забыл. Пошел в бар и напился… там, по какому-нибудь дурацкому поводу. А тут, как раз, гей парад. Съехались ребята отовсюду, ну понятно, все ж космополиты. — Сергей брезгливо сплюнул, продолжил, — Увидели бар. Сначала, хотели просто выпить, а тут ты, пьяный лежишь…
— Теперь понятно, — говорю. Залез обратно в тапки, стал на сухое. — А если, пожелать всех геев мира, и встать так, чтоб волна до пяток дошла. Сбудется наоборот, и все бабы мои?
— Не думал об этом. Хочешь поставить чудо на конвейер? Немец ты. Надо быть искренним, и так же ясно…
— Я, зачем тебя, собственно, позвал, — сказал Сергей после небольшой паузы. — Предостеречь хочу. Есть у Игоря такая черта, он во всем видит вызов.
— А, ты опять, о том же…
— Почти. Так вот… вызов. Даже не заметишь, а он уже с тобой соревнуется: Кто съест больше конфет, кто выпьет больше воды, кто пересидит в парилке, или в проруби… Это самое безобидное. Так было в детстве, дальше хуже. Со временем, это становится манией. Кто удержит медведя из зоопарка, за нос, три секунды? Ах, три получилось, давай, тогда дольше, и вообще — зоопарк большой, еще есть львы… Всегда, во всем надо быть лучше. Я пробовал говорить, думать, жить как он. Драться, ухлестывать за девками, прыгать с мостов, да все что угодно. Потом: выбитые зубы, половое расстройство и смещение позвоночных дисков. Мы росли в одном дворе, с первого класса вместе, много чего было. Эти девки, драки, мотоциклы… Знаешь, как гоняли на мотоциклах?.. Так вот, и ему это не нужно… Если я остановился на красном, и он остановится, и поедет не нарушая, и пешеходов пропустит, и… Но если подначить, бросить вызов… Двести сорок, без шлема, трасса забита, а мы… кто первый сбавит… Жизнь на кону, а зачем? Помню, летим так, и бутылка пластиковая на дорогу выскакивает, и… То, что сейчас с тобой, со мной уже было. Поверь: закончится плохо. Это всегда заканчивалось плохо. Бессонница, — ладно, но будет что-то посерьезней, обязательно… Оно, потом, всегда появляется.
— Да брось, Серега. Ерунда.
— Нет не ерунда! Не играй в эту игру, он умнее, выносливей, сильней физически, и ты это не изменишь. Прими как есть. Соревнуйся с Антоном… ха-ха… Ему сегодня очень повезло… Ты конечно, с эти ферзем… ха-ха…
— Может и так, но… Я лягу спать после него, — говорю. — Жалко. Столько мучался…
— Он не спит, потому что, боится. Поэтому запил. Я так думаю.
— Чего боится?
— Это… не важно. Это пройдет. Ложись, и он заснет, и все станет на свои места…
— Чего боится? — переспросил я.
Плечи Сергея приподнялись: — Не знаю, может, себя? Ладно, пошли ко всем, там, Журавлев уже пришел…
Пришли, вечер в самом разгаре. В прямом смысле. Угли уже не нужны, и Антон бросил столько дров, что жар костра прогнал нас от стола. Отошли в сторону, подождем пока стихнет.
— Не будем терять время, — сказал Анатолий. — Так, даже интересней. Я могу читать и стоя.
— Почему бы и нет, как раз все собрались. Давайте.
У Анатолия в руках большая пожелтевшая от времени, тетрадь. Стихи написаны не от руки, они напечатаны на тонкой, газетной бумаге и наклеены на тетрадные листы. Местами, клей сильно пропитал бумагу, сквозь нее, пробились большие синие клетки.
Гость долго решал, с какого бы начать, обильно смазывая слюной палец, смело швырял туда-сюда страницы.
— Вот оно! — Окинул всех загадочным взглядом. — Начинаю!
И он начал:
— "Пегрема" — история мира!
Тобою, себя мне явила!..
Совсем не разбираюсь в стихах. Чтобы понять смысл, мне нужно прочитать его несколько раз, лучше, в изолированном от посторонних звуков помещении, и чтоб никого не было рядом. И обязательное условие: перед этим надо поспать, часов пятнадцать.
Скоро, вернулись к столу. Расселись. Анатолий не стал садиться, читал стоя.
Все стихи про "Пегрему" или ее недалекие окрестности. Вообще, мир, которому Анатолий посвятил свое творчество, ограничен радиусом пяти-семи километров.
Стихи, про "Велемоны", про "Долину идолов", про… Все они полны трагизма, жертвенной решительности. Я хотел сказать Сергею: "Похоже, нас хотят завербовать на какую-то войну, причем, кто на чьей стороне — решит жребий", но друг так сосредоточенно слушал стихи, что…
Слово — "Пегрема", всегда произносится Анатолием с особой интонацией. Представьте: боевого контуженного до глухоты, но все еще крепкого генерала. Он прошел войну, от Бреста до Москвы, и обратно — до Берлина. Когда поднимает бокал, неизменно произносит, один и тот же, короткий тост: "Сталинград!" Такую же интонацию и такой же смысл вкладывает в свою "Пегрему" — Анатолий.