Другой
Шрифт:
— Кто висит? — У меня сердце в пятки…
— Пятеро… Пойдем покажу, — говорит.
— Мертвые? — спрашиваю.
— По запаху да, а так… — Смотрит на меня и улыбается.
— Федоровна, тоже там? — спрашиваю (это учительница наша, что пропала).
— Ага, — говорит. — Тебя спрашивала".
И опять по посадке треск. Вот-вот кто-то вывалится оттуда.
"Бежим! Бежим скорее!" — кричу. А друг скривился, мне вдруг показалось, что у него губа оторвалась, и вдруг засмеялся, смеется, остановиться не может. Не хорошо смеется, как больные люди, скорее не смех, а…
Оставил его, не выдержал. Бегу, а слева от меня посадка трещит, так будто бегемот по ней ломится. Долго еще слышал, как друг сзади смеется, но треск сучьев, заглушил.
Вдруг, шум этот обогнал меня, метров на двадцать вперед ушел.
Я остановился. Куда бежать? Если в посадку — это конец. Я так быстро, как он не смогу. Пытаюсь отдышаться, сердце колотится. Вижу — тень, на дорогу выползает. Как бы тело, но прозрачное. И на меня… прям на меня кинулось… Я к деревьям… Повезло — там кусты густо посажены, увяз бы и конец, — а тут тропинка, и я по ней… Он по кустам, за мной… Я бегу, как робот, как машина… Земля подо мной мелькает, и я заранее, как-то угадываю куда повернет тропинка. Перепрыгиваю поваленные деревья, срезаю через не высокие кусты, где-то поднырнул, где-то перескочил, чувствую — отрываюсь. Не успевает он за мной. Тропа на железку выскочила, и я опять по шпалам…
Да, эмоционально рассказывает Игорь, — в очередной раз, заметил я про себя, — нет, все-таки актер он хороший! И опять, так машет руками, что… А может, это гипноз? Вот так, смотришь на него, слушаешь, и всему веришь, ни можешь, не верить. Посмотрел на остальных и они притихли, рты пораскрывали. Хотя, страшилка-то средненькая… Харизмой берет, паразит. Делает с нами, что хочет… Ну-ну, что дальше? Догонит тебя начальник депо, или?..
Игорь:
— Оторвался я метров на сто-сто пятьдесят. Посадка заканчивается, впереди уже фонари светят. Тусклые такие фонарики. Там вообще с иллюминацией слабо было… Два фонаря на перроне, и те на ночь гасили: на случай ночного вторжения "вражеских оккупантов". Хоть не много, но грели меня, и вдруг, ни с того ни с сего — гаснут. И вой… такой пронизывающий вой сзади услышал… Громкий, протяжный… Луна вышла — прям фильм ужасов. Споткнулся, упал и ногу вывихнул. Встать не могу, хриплю, как загнанная лошадь.
И вдруг тихо стало. Сперва, только себя слышал, а потом… вроде плачет кто-то. Звонко так, но и приглушенно, будто шакала подушкой душат. А потом, думаю, нет — человек. Новорожденные так сопят… На коленях, на четвереньках но потихоньку, потихоньку… страх сильнее боли. Ногу подволакиваю, но вперед, вперед…
На дороге сверток. Подхожу, смотрю — вроде кукла, а вроде и нет, ребенок… маленький совсем — грудной. Приглядываюсь, а лицо у него — восковое и старое-старое. И рот… леской зашит.
— Все! Капец! — сказала Саша.
— Что? — спросил Игорь.
— Я больше не засну… Никогда… Что ты такое рассказываешь, Игорь?
— Да уже рассказал, в общем-то…
— Это что, конец истории?
— Да.
— А ребенок?
— Он меня не догнал, он же в пеленках был.
— Ты оставил ребенка?
— Это, не мой ребенок!
— А с другом, что? А людей нашли?
— Не знаю. Я на утро уехал в охотничий домик… Ну, я вам рассказывал… а оттуда меня отец забрал уже в другой городок — "Дасатуй". Потом в "Гусиноозерск" — через три месяца, а потом… Мы тогда много переезжали, бывало, даже вещи из КамАЗа не доставали. Месяц, два и в путь. Мы на уазике, а сзади КамАЗ. По диким степям Забайкалья. Папа смотрел в окно и говорил: "Ну и дичь!.."
Антон закурил.
— Саша же просила, не курить при ней, — говорю.
— А… Да… — Затушил.
— О чем задумался, друг? — спросил Игорь у Антона.
— Да так… мысли…
— Если есть, что сказать, не держи в себе. Поведай.
— Нечего мне поведать…
— Ты уверен?!
— Да.
— Точно-точно? По глазам же вижу — хочет человек сказать, но молчит… Аааа… — Махнул рукой. — Не готовы мы еще к интеллектуальному штурму космических абстракций…
Бородач взглянул на Сергея:
— Не знаю, как это объяснить, но… — Про леску и ребенка — это мой старый сон… и, вот… — Вытащил из кармана, положил на стул бумажку.
— Что там? — настороженно спросил Игорь. — Я возьму.
— Возьми.
— Интересно.
Игорь развернул, сложенный в несколько раз рисунок.
На весь лист — шар головы, рядом маленькие овалы ушей. Глазки узенькие, как у китайца. Нос — две дырочки. Рот приоткрыт, внутри молния, которая заканчивается гигантской иголкой.
— Откуда это у тебя? — испуганно спросил белорус.
— В кармане был.
— Сам и нарисовал, не помнишь просто…
— Бред. Концовка твоей истории — ребенок. Ребенок из моего сна. Ты нарисовал! И подсунул… Но, откуда ты знаешь?
— Во-первых, я ничего не подсовывал. Теоретически, конечно, я могу знать твои сны, ведь ты проспорил мне душу. Но зачем мне — это? У меня, на нее, совсем другие планы…
— Так, все! — сказал Антон. — Мне надо туда.
— Куда? — спрашиваю.
Антон ткнул пальцем в темноту: — В самое логово. Кто со мной?
— Дураков нет, — говорю. — И тебе, отходить от лагеря, не советую.
— И что мне делать?
— Терпи.
— Час терплю… Глеб, а ведь мне надо тебе, кое-что сказать.
— Надо — говори.
— Тет-а-тет.
— Ребятам не понравится, что у нас секреты. Это не по товарищески. Ребята! — крикнул я зычным голосом пионер вожатого. — У некоторых наших товарищей появились секретики. Я не стану молчать! Подобная близорукость, в условиях тотального противостояния общественных единиц, была бы непростительной ошибкой? Консолидация, монолит, единоцентрие — под угрозой. В преддверии митинга, я как глава комитета, как избранный лидер ячейки требую: пригвоздить к позорному столбу: нерадивых, отколовшихся, единоличников и прочих заблудших овечек…
Антон потянул меня за руку:
— Пойдем… Это интересно. По дороге расскажешь…
— Возьми Серегу. Я боюсь тебя… У тебя в карманах странные рисунки…
— Пойдем…
— Почему, я?
— Ты, нужен. Именно ты. Есть разговор. Пошли…
Отошли метров двадцать, но до туалета не дошли. Антон сошел с тропинки, уперся рукой в дерево, и…
— Ааа..! Когда, долго терпишь… Секс отдыхает!
— Подозреваю, ты сказал, все, что хотел?