Друид
Шрифт:
Лиск хотел первым выскользнуть из палатки, но Цезарь окликнул его и велел задержаться.
— Я хочу задать тебе еще несколько вопросов.
Эдуй, согнувшись и опасливо поглядывая на своего могущественного собеседника, подошел к проконсулу. На лбу у Лиска выступили капельки пота.
— Галл, ты говорил о людях, сеющих смуту. Скажи, кого ты имел в виду? Может быть, Думнорига, брата Дивитиака?
— Да! — с облегчением воскликнул Лиск. — Да, Цезарь! Думнориг — вот самый главный зачинщик! Это он во всем виноват. Народ любит его за предприимчивость, живость ума и стремление к свободе. Никто не решится открыто выступить против Думнорига, хотя всем хорошо известно, что он пытается лишить власти своего брата! Вот уже много лет он единолично управляет всеми таможнями и сбором оброков! Причем за это право Думнориг платит в казну ничтожно малую сумму.
— Насколько мне известно, вы отдаете право на взимание таможенных
— Да, Цезарь, ты абсолютно прав, но когда Думнориг во время торгов предлагает определенную сумму, то никто не решается предложить больше, чем он. Это было бы равнозначно подписанию смертного приговора. Думнориг сказочно богат. У него есть собственное войско и своя кавалерия. Даже соседние племена относятся к нему с уважением и любят его. Он женат на женщине из племени гельветов. Мать Думнорига стала женой могущественного князя из земли битуригов. Всех своих родственниц женского пола Думнориг отдает в жены вождям и князьям других кельтских племен. Тебя же, Цезарь, он ненавидит лютой ненавистью за то, что ты помог его брату Дивитиаку вновь обрести то высокое положение, которое тот когда-то потерял. Тем самым ты задел самолюбие Думнорига и лишил его власти, которая была сосредоточена в его руках. Выступая с речью, Думнориг всегда собирает множество своих сторонников. Он открыто поносит Дивитиака за то, что тот позвал на помощь легионы Рима и сделал это якобы с одной-единственной целью — укрепить свою власть в собственном доме. Думнориг называет такой поступок предательством и обвиняет брата в том, что тот пренебрегает обычаями и традициями наших славных предков. Если же ты, Цезарь, потерпишь неудачу, то Думнориг, не мешкая ни дня, позовет на помощь гельветов и провозгласит себя царем всех кельтских племен.
Слушая Лиска, можно было подумать, что он собирается заплакать. Увлекшись своей речью, он жалел сам себя. Мне казалось, будто эдуй вот-вот бросится на пол, словно плакальщица, и начнет извиваться в пыли, как жалкий червь.
Клянусь богами! Если бы я только мог стоять на одной ноге, сохраняя равновесие, то не удержался бы и пнул что есть мочи Лиска в его жирный зад. Я замер, отказываясь верить своим глазам и ушам — как может кельт так унижаться?!
Весь день Цезарь принимал в своей палатке знатных эдуев из окружения Дивитиака и Лиска. Проконсул держал себя так, словно все, с кем он разговаривал, должны были признавать его правителем и верховным судьей в этих землях, хотя он находился на территории свободной Галлии. Но большинство кельтов буквально охватывала дрожь, едва они видели проконсула. Почти никто не пытался оспаривать его притязания на право управлять на территории Галлии и вершить правосудие по собственному разумению. Ближе к вечеру Цезарь вновь велел позвать к себе Дивитиака. Когда друид вошел в палатку, проконсул приказал всем переводчикам и писцам оставить его наедине с эдуем. Мне же Цезарь велел остаться. После того как он во время переговоров с Дивиконом воспользовался услугами Прокилла, который и переводил разговор Цезаря с вождем гельветов, проконсул решил вновь оказать мне особую честь, выбрав в качестве переводчика именно меня. Я уверен, что Цезарь действовал так намеренно, сменяя по отношению ко мне гнев на милость. Так для дрессировки некоторых животных с ними сначала обращаются жестоко, а потом дают лакомства. Что ж, наверное, Цезарь еще не понял, что я был его друидом, а не домашним животным.
Разговор с Дивитиаком начался довольно неожиданно для меня: Цезарь похвалил его за всевозможные заслуги. Немного позже я понял, почему проконсул поступил таким образом, и на всю жизнь усвоил этот урок. Если ты собираешься бранить кого-нибудь за его упущения, то сначала следует похвалить этого человека. Итак, Цезарь выразил Дивитиаку благодарность за верность союзу с римлянами, а также за те мгновения, когда проконсул благодаря друиду имел возможность приобщиться к древней мудрости кельтов. Тактику Цезаря можно было сравнить с тактикой кулачного бойца, который без остановки бьет своего противника в самые уязвимые места, пока тот не потеряет сознание, с той лишь разницей, что проконсул не прикасался к Дивитиаку даже пальцем и вместо кулаков использовал слова. Вождь эдуев сидел на невысоком стуле. По его лицу было видно, что морально он совершенно истощен. Слова Цезаря возымели свое действие. Как это обычно бывает с людьми, которым слишком часто приходилось выдерживать тяжелые удары судьбы, Дивитиак не вынес нервного напряжения и заплакал, услышав от римского полководца слова сочувствия и решив, что тот его понимает.
— Мне бы следовало отдать приказ немедленно взять под стражу твоего брата Думнорига и казнить его. Именно такое решение я должен был принять, руководствуясь законами и обычаями. Но мое сердце говорит мне, что я не имею права наносить подобное оскорбление такому верному союзнику, как ты, Дивитиак.
Я перевел слова Цезаря и даже немного понизил голос, стараясь тронуть сердце старика и передать именно тот смысл, который в них вкладывал сам проконсул. Глядя на Дивитиака, я видел, как предложения, произнесенные Цезарем, буквально пронзали вождя эдуев насквозь. Несомненно, проконсул тоже заметил это. Когда я взглянул на Цезаря, мне показалось, что я увидел в его взгляде одобрение — на некоторое время он и я стали союзниками. Мне нравилось, когда люди открыто признавали мои заслуги и восхищались моими способностями. Конечно, я считал, что Цезарь ведет себя слишком самонадеянно и до отвратительного нахально, возомнив, будто именно он имеет право делать что угодно и где угодно. Но с другой стороны, можно было предположить, будто к проконсулу в самом деле благоволят бессмертные боги, терпение которых он испытывал вновь и вновь. Я продолжал переводить сказанное Цезарем, стараясь говорить как можно более убедительно и подражать его тону. Не отваживаясь взглянуть в глаза мне или проконсулу, Дивитиак низко наклонил голову. Он тихо всхлипывал, а его тело сотрясалось от рыданий. Когда проконсул подошел к вождю эдуев и положил ему на плечо руку, словно старый друг, Дивитиак упал перед ним на колени. По лицу эдуя ручьем текли слезы. Он обхватил колени Цезаря и смотрел на него снизу вверх, словно отчаявшийся ребенок, который вот-вот утонет. Дивитиак рассказал Цезарю о своих страданиях и признался ему, что все, о чем тот узнает от своих доносчиков, — чистейшая правда.
— Только благодаря мне моего брата стали уважать эдуи и другие племена. Но тогда я еще не знал, что пригрел змею у себя на груди. Думнориг умело вкрался в доверие ко многим, признаю — у него это получается лучше, чем у меня. А теперь он пытается навредить своему собственному брату и делает для этого все, что только в его силах.
Мне было очень неприятно смотреть на сцену, которая разыгрывалась у меня перед глазами. Как мог Дивитиак так унижаться перед каким-то римлянином?! Мне приходилось внимательно прислушиваться к бормотанию эдуя, чтобы понять его слова и перевести их Цезарю. Дрожа всем телом и безудержно рыдая, вождь эдуев держался за колени проконсула и просил помиловать его брата Думнорига. Для кельта ничего не может быть позорнее такого унижения. Не могу сказать с полной уверенностью, но мне кажется, что тогда, глядя на старика, стоявшего перед ним на коленях, Цезарь задумался над вопросом, достойны ли кельты его уважения. И скорее всего, дал на него отрицательный ответ.
— Всем эдуям прекрасно известно, что я считаю тебя своим верным союзником и другом, Цезарь. Если же ты решишь покарать моего брата, то наверняка поползут слухи, будто в его смерти виновен именно я. Тогда от меня отвернутся все мои сторонники.
По лицу проконсула я понял, что ему неприятно смотреть на человека, который так унижается не ради спасения жизни своего брата, а исключительно из страха потерять власть и влияние. Он взял Дивитиака за руку и велел ему подняться с колен. Затем Цезарь отвернулся, вытер с колен слезы вождя эдуев и, даже не взглянув на него, заверил, что Дивитиак может не волноваться за жизнь своего брата.
— А теперь разыщи своего брата, Дивитиак, и вели ему явиться ко мне.
Стыд не позволил Дивитиаку посмотреть в глаза мне или Цезарю. Он молча кивнул и вышел из палатки. Цезарь вновь присел на свой стул, стоявший в нескольких шагах от меня, и, покачав головой, с отвращением посмотрел вслед эдую. Затем он перевел взгляд на меня и спросил:
— Неужели это и есть Галлия?
— Это не Галлия… Это Дивитиак.
Проконсул самодовольно ухмыльнулся.
— Ты великолепный переводчик, друид.
— Как ты можешь об этом судить, Цезарь? Может быть, ты говоришь на языке кельтов?
Проконсул рассмеялся:
— А я тебя в самом деле недооценивал! Ты умен и проницателен. Если честно, то я бы с удовольствием сделал тебя царем Галлии.
Цезарь хлопнул в ладоши и велел рабу, который немедленно вошел в палатку, принести нам разбавленного вина. Один из телохранителей сообщил, что пришел Думнориг. Проконсул велел впустить кельта. Иногда остается только удивляться тому, как сильно могут отличаться друг от друга родные братья. Мне кажется, что тогда, увидев брата Дивитиака, Цезарь в первую очередь подумал именно об этом. Думнориг объединял в своем характере все достоинства настоящего кельта, который скорее умрет, чем станет подчиняться воле иноземца, пришедшего в Галлию с враждебными намерениями.