Друид
Шрифт:
— Значит, я уже не смогу стать друидом, верно?
— Боги уже говорили с тобой, и этого вполне достаточно, — усмехнулся Веруклетий, — тебе не суждено стать закрытой книгой кельтов, Корисиос. Тебе придется стать говорящей книгой.
Да, друиды всегда умели произносить красивые слова. Именно в тот момент я понял, что у меня, пожалуй, не было никаких шансов попасть в школу на острове Мона и стать настоящим друидом. Если честно, то для самого себя я уже решил, что мне гораздо дороже Ванда, чем уважение и почет, в которых, можно сказать, купались наши жрецы. Тем не менее меня очень разочаровал и даже в какой-то мере оскорбил тот факт, что я был лишен возможности принять решение самостоятельно. Значит, даже если бы я очень захотел стать друидом и все же решился отказаться от стольких удовольствий ради возможности приобщиться к мудрости наших предков, мне все равно отказали бы. Если бы все это время я находился среди друидов, которые направлялись вместе с обозом гельветов к Атлантикусу, они бы давным-давно исключили меня из числа своих учеников, ведь в моем роду не было ни одного знатного кельта. Если у меня и была возможность стать кем-то более значительным, чем калека, с трудом добывающий себе пропитание, то эта возможность была тесно связана со службой в войске Цезаря. Надо же — именно в армии полководца, развязавшего несправедливую войну против моего народа! Мне кажется, что тот день, когда кельты согласились с условиями капитуляции, выдвинутыми проконсулом, имел для меня такое же огромное значение, как и тот, когда я увидел у ног Цезаря плачущих эдуев Дивитиака и Лиска.
Я попрощался с Веруклетием. Должен сказать, что тогда же я попрощался и со своим племенем. Постепенно я начал понимать: больше никогда в жизни я не увижу друида. Взглянув на Цезаря, я заметил, что он внимательно наблюдает за мной. Скорее всего, он ни на миг не сводил с меня глаз, пока я разговаривал с Веруклетием. На губах проконсула играла улыбка. Можно было подумать, что он радовался, наблюдая за тем, как я прощаюсь с друидом. Во взгляде Цезаря я прочитал желание видеть во мне друга.
Тем временем вокруг лагеря гельветов установили высокий частокол, которому, казалось, не было конца. Место, где остановились кельты, сейчас больше напоминало гигантскую клетку или загон для скота. Когда вожди и князья вернулись к своему племени, послышались взволнованные возгласы. Кое-где воины начали спорить и драться друг с другом. Около полуночи отряду из шести тысяч кельтов удалось сломать ограду и бежать из лагеря.
На следующее утро легаты и трибуны Цезаря устроили настоящее представление, называвшееся официальной капитуляцией. Шесть легионов выстроились перед своим полководцем, образовав длинную широкую аллею, границы которой слева и справа четко обозначали две шеренги вооруженных легионеров. В конце нее установили деревянный помост. Именно на нем, словно царь, в окружении офицеров восседал Цезарь на своем красном кожаном стуле. Кельты по очереди проходили между рядами римских солдат и бросали свое оружие на землю, оказавшись перед помостом, с которого проконсул наблюдал за всем происходящим. Когда пришла очередь племени рауриков, я от волнения затаил дыхание. Кто из моих соплеменников остался в живых? К своей величайшей радости, я увидел Базилуса.
— Базилус! — закричал я так громко, как только мог. Римские офицеры посмотрели на меня, словно на сумасшедшего. Расталкивая молодых трибунов, Ванда потянула меня за собой. Теперь мой друг детства наконец увидел меня. Он был раздет до пояса, на груди, плечах, руках и спине виднелись раны. Но, насколько я мог судить, Базилус не получил ни одного серьезного ранения. Он шел ко мне легкой походкой, прямо держа спину и высоко подняв голову. Широко улыбнувшись, мой друг поднял вверх свой меч и воскликнул:
— Корисиос!
Тут же несколько преторианцев из личной гвардии Цезаря подняли щиты, прикрывая своего полководца. Критские лучники, стоявшие слева и справа от деревянного помоста, натянули тетиву своих луков, целясь в Базилуса. Но он даже не пошевелился и, довольно улыбаясь, обвел взглядом римских солдат. Моему другу явно польстило, что он сумел в одиночку нагнать такого страху на своих врагов. Громко рассмеявшись, Базилус бросил свой меч на землю, туда же, где лежала целая груда оружия, совсем недавно принадлежавшего свободолюбивым кельтам.
— Мы еще увидимся с тобой, Корисиос? — спросил Базилус. Эту фразу он произнес достаточно громко, веселым голосом, словно не замечая хмурых лиц римских легионеров.
Преторианцы направились к нему с поднятыми гладиусами. Некоторые легионеры уже достали свои пилумы и, подойдя к Базилусу, попытались оттеснить его подальше от помоста, на котором восседал их полководец. Мой друг повернулся к ним с недовольным видом. Он взглянул на солдат с таким презрением, словно это были всего лишь досаждавшие ему мухи, а не вооруженные легионеры, острия пилумов которых почти касались груди Базилуса. Он не боялся, что может умереть от рук римлян, ведь однажды я предсказал ему, при каких обстоятельствах закончится его жизненный путь, поэтому Базилус знал, что в тот день ему ничто не угрожало. Он рассмеялся в лицо легионерам, повернулся и зашагал назад, к лагерю кельтов. Мне показалось, что мой друг стал старше. Трудности, перенесенные за время длительного перехода, наложили на его лицо свой отпечаток: щеки Базилуса впали, а на лбу залегли морщины.
Сдача оружия затянулась и продолжалась все утро. Кельты приняли условия капитуляции, поэтому после обеда в лагерь римлян привели заложников, предоставленных гельветами. Я не мог смотреть на душераздирающие сцены, разыгрывавшиеся прямо у меня на глазах. Мое сердце готово было разорваться от горя. Дети громко плакали, а легионеры, которые надевали тяжелые кандалы на маленькие ручки, не обращали на их плач никакого внимания и даже не пытались быть осторожнее, чтобы причинять им меньше боли. При виде этой сцены у Валерия Прокилла на глаза навернулись слезы. Хотя он был взрослым мужчиной, которому многое довелось пережить, вид заложников-гельветов напомнил ему о том далеком дне, когда его самого увозили в Рим, словно раба. Мне так хотелось сказать детям что-нибудь в утешение и попытаться убедить их, что несчастье, с которым человек нашел в себе силы смириться, переносится гораздо легче. По крайней мере, так гласила кельтская мудрость. Но вряд ли маленькие заложники смогли бы понять смысл сказанного мною. Через несколько дней с детей и женщин снимут кандалы и будут обращаться с ними как с желанными гостями. Во всяком случае, дети не останутся без присмотра — рядом с ними обязательно будет кто-нибудь из их племени. Среди заложников я увидел также нескольких мужчин разного возраста, которые наверняка происходили из знатных семей. Как правило, в таких случаях выбирали несколько человек из каждого клана. Чаще всего заложниками становились те, кого любила вся семья — близкие и далекие родственники, потому что только таким образом римляне могли заставить побежденные племена действовать в соответствии с условиями, выдвинутыми победителем.
Ближе к вечеру гельветы передали римлянам всех сбежавших рабов. Тех невольников, которые не хотели возвращаться к своим прежним хозяевам и, сопротивляясь, нанесли раны легионерам, распяли на крестах. Кстати, этот обычай римляне переняли у карфагенян, которые таким образом приносили жертвы своим богам. Римляне же стали использовать способ, которым умерщвляли жертву во время ритуального жертвоприношения, как мучительную казнь. По их мнению, распятие на кресте позволяло не только лишить человека жизни, причинив ему невероятные страдания, но и сделать из него посмешище.
В течение последующих нескольких дней по распоряжению Цезаря в лагере устраивали пиры. Рынки на много миль вокруг опустели — все продукты скупили римляне. Проконсул хотел порадовать своих отважных легионеров царскими блюдами. Произнося одну из торжественных речей, он похвалил мужество и храбрость солдат и в очередной раз сообщил, что он уже отдал приказ своему квестору выдать каждому легионеру премию в размере годового жалованья. Обычно такой чести могли удостоиться только граждане Рима, но Цезарь решил в очередной раз пренебречь всеми правилами и обычаями. Он велел выплатить вознаграждение всем, кто сражался на его стороне, то есть значительную прибавку к жалованью должны были получить и всадники-кельты. Цезарь лично принял в своей палатке командиров кельтской кавалерии, которые присоединились к вспомогательным войскам римлян вместе с верными им воинами, и передал им деньги.
Знатные представители разных племен (многие из которых даже не могли вернуться в собственные оппидумы, поскольку были изгнанниками), решившие служить Цезарю, стали богатыми людьми. Я понял, что проконсул и здесь действовал с тонким расчетом: выдав вознаграждение всем своим воинам, а не только гражданам Рима, он вогнал клин между соперничающими кельтскими племенами, и разногласия между ними стали еще сильнее. Чтобы выплатить столь высокие премии, обещанные солдатам, Цезарь был вынужден использовать собственные денежные резервы. Узнав об этом, Мамурра просто взбесился.