Друзья Высоцкого
Шрифт:
Ну, а дома «те, кому положено» парижские встречи Высоцкого без внимания, конечно же, не оставляли. Как-то по возвращении в Москву Владимир Семенович позвонил Шемякину:
– Мишка, меня вызывали сегодня… Сказали: «А вот вы там дружите с Шемякиным. Ваша дружба нам не нравится…» А я им отвечаю: «Я дружил с ним еще в России… И буду продолжать дружить. Даже не говорите мне об этом». – «Да, но вот он сделал альманах «Аполлон», там то, то, то…» – «А что – «Аполлон»? Представлены художники, которых я тоже люблю, мне нравится. А что там плохого?» Они так пожались-пожались, помялись-помялись: «Ну да, в принципе-то, ничего плохого нет…» На этом разговор и окончился, понял?..
– Понял, Вовчик. Только вот врать нехорошо. Зачем серьезных
Шемякин всем политическим дискуссиям предпочитал творческие. Он говорил, что для него друг – очень сложное звание, и прежде чем я назову человека другом, проходит много времени узнавания. Вот если бы я рос в тепличных условиях, возможно, был бы иным, а так веселого во мне мало. Осев в Париже, старался не отступать от мудрого замечания своего любимого философа Василия Розанова: «Посмотрит русский человек другому русскому в глаза, подмигнут друг другу – и все им понятно. Иностранцу этого не понять». Поначалу так и было. Но со временем все чаще охватывало разочарование от понимания того, что в новой среде культ мужской дружбы для многих уже становился архаизмом.
Он так и не мог понять Михаила Барышникова, который сам предложил Высоцкому помочь с профессиональным переводом его сценария «Каникулы после войны» на английский, а потом забыл об этом и стал досадливо отмахиваться: «О, как мне надоели эти русские дела! Сначала что-то навяжут, потом покоя не дают. Я занятой человек, у меня своих дел хватает, кроме чепухи всякой…» Не самые лучшие впечатления остались у него и от встреч с прославленным виолончелистом Мстиславом Ростроповичем. Они с Высоцким пришли к маэстро в его роскошную квартиру неподалеку от площади Трокадеро. Хозяйка дома, слава богу, отсутствовала, никто не мог помешать нормальному мужскому общению. Мешал сам Ростропович. Мэтр ничего не говорил ни о каких-то творческих проблемах, ни о музыке. Он больше хвалился своими орденами и медалями, засыпав ими весь стол: «Вот это от королевы…», «Это – от президента…», «От принца…» И так далее. Когда друзья вышли на улицу, Высоцкий схватился за голову: «И это – великий Ростропович?!.» Шемякин подтвердил: «Да, неравнодушен наш Слава к славе…»
По случайному стечению обстоятельств, вскоре после смерти Высоцкого Мстислав Ростропович пригласил Шемякина оформить подвальное помещение в его доме, в котором он часто устраивал посиделки с друзьями. Обнял художника, всплакнул: «Вот Володя умер… Я только сейчас понял… как же мы должны беречь друг друга!» И тут же – вновь завел разговор о подвале.
«Он взял у меня огромное количество работ, – рассказывал Шемякин. – Когда пришло время расчета, Слава обнял меня: «Ты знаешь, Мишуня, я друзьям не плачу. Ты же собираешься в Америку, и вот там я сделаю гораздо больше, чем если бы я тебе заплатил. Ты приедешь, и я, используя свое имя, сведу тебя с мощнейшими людьми». Развесив уши и вытаращив глаза, я сказал: «Слав, ну спасибо заранее».
Но потом все обиды прошли. В минуты откровений Шемякин признавался: «Я слишком много занимаюсь философией, размышляю о своем бытии, о бытии человека вообще… Поэтому обижаться – это для меня пройденный этап. Я просто анализирую и стараюсь понять, что же все-таки с людьми происходит. И прихожу к выводу, что человек – довольно мерзкое существо. Иногда даже стыдишься своей принадлежности к человеческому роду. Последние годы я больше люблю животных, чем людей.
Есть небольшой круг нормальных «человеков». Очень небольшой. И он, к сожалению, уменьшается… Конечно, человек – это существо очень странное. С одной стороны, можно очень много говорить о простом народе и восхищаться им, как в свое время это делали наши великие писатели типа Горького. С другой стороны, я очень много хлебнул от простого народа. И неизвестно, от кого больше – от своих собратьев по кисти и резцу или от народа…»
С Высоцким они не раз говорили об эмиграции. Владимир Семенович, конечно,
По мнению Шемякина, Владимира ошеломило первое знакомство с Америкой. Вернувшись из Штатов, он сказал другу: «Мишка, вот страна, в которой мы с тобой должны жить и работать». Поэтому Высоцкий так живо занялся киносценарием «Каникулы после войны», уверяя Шемякина, что он будет поставлен в Голливуде. Такие были мечты…
Но самым ярким из американских впечатлений Высоцкого было его знакомство с Иосифом Бродским. «Высоцкий, приехав оттуда, – рассказывал Шемякин, – недели две просто не давал мне жить. Все время показывал книжку, где было написано: «Большому поэту Высоцкому». «Бродский меня назвал поэтом, ты посмотри, Мишка, посмотри!» – он ликовал. Он же сильно комплексовал тогда. Перед Евтушенко, Вознесенским. А те время от времени тыкали его, как щенка. Володя с обидой вспоминал один такой вечер, когда он пел свою недавно написанную, сильнейшую «Баньку по-черному»: «Пришли цыгане, пришел Андрей – в белом шарфе своем, как всегда. Я стал им петь «Баньку по-черному». Смотрю, у цыган слезы на глазах… Я вытер пот, вижу, что люди в восторге. И вдруг подымается Вознесенский, шарф поправил, подходит ко мне, положил мне руку на плечо и сказал: «Растешь!»
Они обменивались сновидениями. Когда Шемякин рассказал Высоцкому, что часто видит сны, связанные со своими творческими проектами, Владимир признался, что иногда видит себя сидящим напротив себя за столом… Некоторые работы художника подталкивали поэта к новым образам. А Шемякина – к графическому изображению героев песен. Хотя, по его признанию, раскрытие определенных философских аспектов, законспирированных в поэзии Высоцкого, – весьма сложный процесс. Когда они обсуждали «Вдоль обрыва, по-над пропастью…», Высоцкий сказал ему мимоходом, что вся наша жизнь шла вдоль обрыва. Просто у каждого он свой. Шемякинский – коридоры ГБ и психушек, по которым его вели в наручниках. А его – край сцены, с которого он мог запросто рухнуть, если скажет что-то не то.
Шемякин проиллюстрировал песню – Красная площадь, кусок сцены. На этой сцене лошади в погребальных попонах тащат гроб, за которым идет Пушкин с кадилом, а следом поющие актеры-статисты в костюмах ангелов.
«И что там ангелы поют такими злыми голосами…»У художника не ангелы – актеры. И смотрит на всё это серый волк в мундире в обнимку со смертью. А в облаках сам Высоцкий, потому что
«В гости к Богу не бывает опозданий…»Балладу «Тушеноши» Высоцкий писал в мастерской художника, разложив перед собой серию шемякинских фотографий «Чрево Парижа». На этот знаменитый рынок каждую ночь наведывался Михаил, чтобы запечатлеть на память процесс разгрузки туш скота. Взваливая себе на спину 400-килограммовые бычьи туши, мясники как бы исчезали в располосованном брюхе скотины. По мнению Шемякина, это было потрясающее зрелище!
Высоцкий увидел его снимки и под их впечатлением тут же взялся за перо. Шемякин в те дни был далеко, за океаном, но Владимиру Семеновичу так хотелось поделиться своими мыслями и чувствами с «соавтором», что он каждый час названивал ему в Нью-Йорк и четверостишие за четверостишием читал рождавшиеся строки: