Друзья
Шрифт:
В левой руке Немировский держал папку, а правая, когда он входил в учреждение на соответствующие этажи, была свободна для рукопожатий. И теперь он подал ее помощнику. Тот пожал сердечно. Выпущенные белые манжеты, белый воротничок, галстук в косую полоску, заколка с цепочкой, склоненный к плечу седоватый зачес.
– Здравствуйте, Виктор Петрович! Здравствуйте, Андрей Михайлович! – с должным почтением, но и себя не роняя, говорил помощник и ответно пожимал руки и ласково взглядывал в лица.
Все, кто ждал в приемной и теперь обречен был ждать долго, тоже встали и отчего-то улыбались.
Даже
Зазвонил другой телефон. Со спокойной улыбкой доброжелательства помощник продолжал разговаривать с ними.
– Дятчин? – спросил Немировский доверительно.
С некоторой грустью, что Дятчин там, помощник прикрыл свои зоркие глаза, но в целом лицо его выражало, что хотя он и там, Дятчин, но мы же с вами знаем: сейчас это никакой роли не играет.
Информация, полученная вместе с рукопожатием, была исчерпывающей. Но еще важнее было то, что помощник счел нужным информировать, лично спешил присоединиться к царившему настроению. Значит, в те несколько часов, пока Немировский не держал руку на пульсе событий, ничто не изменилось.
Сделав три шага, словно три раза скакнув, помощник распахнул дверь и вытянулся около нее. Правая его укороченная нога только носком доставала до пола, от этого казалось, что он привстал на цыпочки.
И когда уже проходили мимо, помощник тихо, не для всех и не для разглашения, проинформировал:
– Должен подъехать Игорь Федорович. Большой души человек!
Игорь Федорович Смолеев, уже с полгода первый секретарь горкома, был человек в их городе новый. Если бы Андрей был настроен на ту особую волну служебных отношений, где столько своих тонкостей, сложностей и подводных камней, где ни одно слово зря не говорится, он бы уловил главное, что было понятно этим двум пожившим и послужившим на своем веку людям, из которых один сказал, другой понял, оценил и, чтоб уж не ошибиться, в глаза взглянул. Но Андрея вот это с жаром и поспешностью сказанное «большой души человек» покоробило. Никогда он не понимал радостной готовности к самоуничижению. А ведь немолод уже и на фронте был, наверное: нога-то перебитая.
Но Виктор, хоть и не подал виду, оценил услышанное. Докладывать в присутствии обоих руководителей города – это открывало свои возможности. Такие возможности выпадают не часто.
Помощник притворил за ними дверь в темноту междверного пространства – шкафа,- глушившего голоса и звуки. А следующая дверь была в кабинет.
И они уже не видели, как помощник кинулся к телефону: «Приемная!» – схватил трубку со стола: «Минутку!» И, управляясь с двумя телефонами сразу, еще и народу в приемной успевал показать: мол, теперь ждите, не нам с вами чета.
Те и сами усаживались надолго вдоль стен: да-а, не чета… Это успех прошел перед ними, а успех не ждет в очередях, перед ним сами растворяются двери. Он и разглядеть себя не дал хорошенько, мелькнул, оставив в приемной улыбки и тягучие уважительные размышления. И не последней была тут мысль, что подождать можно, чего не подождать, лишь бы потом войти к начальству под хорошее настроение.
По той невидимой дорожке, что сегодня сама раскатывалась перед ними и вела, вступили они в кабинет. И хоть разителен был свет после темноты, они увидели сразу, что все собрались вокруг их макета, установленного на отдельном столе.
Сам Бородин с указкою в руке объяснял. Он положил указку, двинулся навстречу, несколько расставляя ноги: был он тучен.
Завесы солнечного света от широких окон делили кабинет поперек, и он шел, первым пересекая их, голая бритая голова его блестела, то на яркое солнце попадая, то в тень.
– Который же из вас Медведев? Который Анохин? – спрашивал он, оглядывая обоих. И поздоровался с Немировским; с папкою в руке тот имел при нем вид дисциплинированного служащего.
То, что они понравятся, можно было ожидать заранее. Они понравились бы сейчас, будь даже оба косые, кривые или заумные. И это бы простилось. Но перед Бородиным плечо в плечо стояли два рослых человека, таких нигде не стыдно показать. И он, довольный, оглядывал их. А они, как в армии перед высоким начальством, расправив груди, безошибочно выставляли то, что нравилось: хорошую выправку и скромное сознание своего места. И даже некоторую свою одинаковость.
– Жены вас не путают?
Бородин победно оглянулся на своих подчиненных. Все заулыбались.
– Не обижаетесь, что прервали ваш отпуск?
– Что вы, что вы, Алексей Филиппович! Как только получили телеграмму…
– Зря беспокоить людей не годится, а для дела… Дело превыше нас всех. Оно не ждет.
Бородин пожимал им руки своей мясистой рукой, внимательно всматривался в лица.
Не только хорошей выправкой радовали они, было еще в обоих то, что особо приятно глазу. Никаким другим словом это не определишь как только словом «наши». А много в том слове. Оно еще должно было открывать перед ними закрытые двери.
– Мы тут посоветовались предварительно,- говорил Бородин, пока остальные в очередь пожимали им руки. Он озабоченно взглянул на часы, и наморщилось над бровями, где раньше был лоб; теперь обширный глянцевый лоб простирался до самого затылка.- Так кто, товарищ Немировский, доложит нам? Вы или доверим одному из авторов?
– Пусть уж авторы,- поощрил Немировский, используя предоставленную ему свободу действий именно так, как ожидалось.
И все испытали привычное удовольствие от этой несрепетированной, но так сразу хорошо пошедшей игры, где каждый знал свою роль.
– Вот Андрей Михайлович. Или Виктор Петрович?
– Виктор Петрович,- сказал Андрей.
Все опять окружили макет: белые крошечные здания среди крошечных сосен, такие красивые, какими они бывают только на макете.
– Я думаю, правильней будет начать с основных идей, положенных в основу,- предварил Немировский.- Ведь, в сущности, ни один род искусства не несет в себе идею настолько, насколько несет ее в себе архитектура. Я бы даже сказал, вне идеи архитектуры вообще не существует.
Все кивали, слушая привычные слова в привычном порядке, и на лицах было строгое выражение.