Друзья
Шрифт:
– Так уж вы напугались!
Но пошла поживей.
– Знать бы, приехать нам с женами. Завалились бы на целый вечерок, как свободные люди,- затосковал Виктор по упряжке.- Двадцатый век называется! Со спутниками разговариваем, а жене за сорок километров позвонить по телефону нельзя. Вот что: на всякий случай позвоню теще. Мол, заседание кончится не скоро, вопрос важный.
По крайней мере, если наши позвонят оттуда, будут знать.
– С той почты легче пешком дойти, чем дозвониться.
– Это когда нужно. А когда вот так, как раз дозвонятся. По крайней
Виктор тщательно вытер пальцы бумажной салфеткой, надел пиджак, застегнул на одну пуговицу, поправил очки и пошел между столиками, покачивая плечами. Шел человек, знающий себе цену, умеющий держаться под взглядами людей. Виктор Петрович Анохин. Витька.
В сущности, все страшно быстро происходит. Гораздо быстрей, чем думалось лет пятнадцать назад. Уже их дети говорят по-английски, не успеешь оглянуться – школу кончат. А он вот так иногда увидит и изумится: неужели это его дети такие огромные? Неужели это с ним так быстро все произошло? А что удивляться, если подумать? Ведь им с Витькой по сорок. В эту пору сыновей женят, дочерей замуж отдают. Но их поколение позже начинало жить. И женились позже, и дети позже родились. Как раз на те четыре с лишним года, которые взяла война.
Виктор вернулся от телефона повеселевший:
– Еще Фридрих Великий говорил: солдат должен бояться своего начальника больше, чем неприятеля.
– Фридрих не нашего министерства. А вот что теща сказала?
– Теща сказала: «Ну, дай Христос!» И еще она сказала: «Виктор… Только вы там с Андреем глядите!..» Из чего можно заключить, что она в вопросах архитектуры разбирается.
С тем Виктор снял пиджак, теперь уже надолго.
– Ну, Андрюша, сегодня мы имеем право.- Он смотрел на Андрея влюбленными глазами, а кружку пива держал на весу.- Мы знаем за что.
Пиво было холодное, светлое, они выпили его одним духом, и даже дышать стало легче. Огромные раки, темно-красные, с черной окаемкой, лежали на тарелке, свесив мокрые клешни на стол. В пустых кружках, шипя, оседала пена. А они курили, откинувшись на спинки стульев. Это был лучший момент: все только впереди.
– Да-а, завидует нам старик.- Остро заблестевшими глазами Виктор сощурился в свои мысли.
– А чего нам, в сущности, завидовать?
– Чего?
Виктор быстро взглянул на него. Но сдержался. То, о чем думал в этот момент, оставил в себе. Взялся за кружку.
– Выпьем, Андрюша.- Задумался на миг, опять хотел что-то сказать, но опять удержался.- Ладно, без сантиментов.
В общем, он чувствовал к Андрею нежность. А тот говорил тем временем:
– Гордость его уже в другом. Он мэтр.
– Думаешь?
– И думать нечего.
– А не роль?
– Так в жизни кто не играет роли? Это редко кто остается самим собой. Таких единицы. А большинство надевает на себя роль. Он сегодня ввел своих, так сказать, учеников. Вывел на орбиту.
Но тут Виктор опять заговорил непримиримо, не желая признавать:
– Вывели мы себя сами и не будем забывать этого. А то много, знаешь, окажется…
Этой черты Андрей не знал в нем прежде.
– Ви-итька!
– Он придал нам некоторое ускорение, этого не отнимешь. Но ускорение оказалось большим, чем он ожидал. Этого, Андрюша, не любит никто. Вот он и маститый, и уважаемый, и обожаемый, но архитектор строить должен. А что он делает? Заседает последние двадцать-тридцать лет. Архитектора судят не по речам с трибуны. Да, не по речам!
Крупными пальцами он разломил рака, обиженно всосался в спинку, где была желтая икра. И вдруг Андрей понял: это старику отдавалось за его пристрастие к афоризмам: «Один родит мысль, другой приживает с ней детей…» Андрей захохотал.
Долго же до него шло, долго доходило.
– Ты чего? – спрашивал Виктор, видя, как он хохочет. И оглядывал себя.- Чего ты?
Андрей ладонью вытер слезы, мокрыми глазами смотрел на него. Мысль, конечно, не Витькина, старик это знает, он ведь на всех этапах присутствовал. Но вот в чем он не прав: с такой мыслью детей не приживешь. И уж завидовать им, конечно, нечего. Устарела она лет на двадцать, если не на все двадцать пять. Сегодня он это так ясно чувствовал! Когда ругают, тут злость в тебе, отстаивать можешь. А вот когда чествуют, а ты знаешь, какова всему этому цена…
– Слушай, тебе не стыдно было сегодня? Ну зачем ты ввернул про эти семь нот?
Виктор сморгнул испуганно и заморгал, заморгал.
– Хотелось доходчивый пример…
– А потом нам же и скажут: построй чудо из шести палок. Вот так добиваемся сами себе.
– Считаешь, плохо я говорил?
И такой у Виктора был жалкий вид, что Андрею расхотелось укорять его.
– Да нет, нет. Ты как раз произвел впечатление. Но, Витя, не это главное. Я все удивлялся: отчего радости нет? Спешили, выбривались, волновались… Вот он, звездный час! А радости нет. Перегорело, что ли? Это, рассказывают, Форд приезжал. Подали ему на аэродром лучшую нашу машину, сел он: «Ну вот. Чувствую, помолодел на двадцать лет». Так и наш микрорайон. Чего уж там, мы-то понимаем…
То все боялись: не примут, не будут строить. Приняли. Витя, если по-честному, так вот сейчас нам самое время сказать: давайте мы все заново. Это же вчерашний день архитектуры. Зачем?
Виктор смотрел на него с испугом.
– Ты не гляди на меня как на сумасшедшего. Что ты скажешь, я знаю. Но ведь это же правильно: врач похоронит свою ошибку, а тут полвека будет стоять.
Виктор заговорил горячо:
– Андрюша, ты прав. Тысячу раз прав! Мы еще построим с тобой.
– Можно построить.- Андрей сказал глухо и глядел незрячими глазами.
– А то все: Нимейер! Мис ван дэр Роз! Мис, Мис… А что Мис, если уж так уже разобраться.
– Мис? – Андрей словно проснулся, услышав.- Мис – гений. Даже ошибаться, как он, и то надо быть гением.
– Нам бы его условия! Когда ему все было дано…
– Слушай, ты понимаешь, какая возможность создалась? Витька, нельзя упустить. Мы сейчас можем продиктовать условия.
Тут Виктор действительно испугался.
– Андрюша, можно, можно. Но – нельзя! Сейчас пока еще нельзя.
– Чего нельзя? Чего нельзя?