Ду Фу
Шрифт:
Вольные игры породистых скакунов и вдруг - речное чудовище! Но Ду Фу неспроста выбрал такую концовку. Если для Фэнсяня чудовищем была «рыба величиной с человека», то вся страна боялась другого чудовища - Ань Лушаня. Низкорослый толстяк с большим животом скопил на границе огромные силы, и Ду Фу с явным намеком упомянул о затаившемся в пучине грозном духе. Он словно бы чувствовал приближение грозы и, находясь вдалеке от столицы, видел тучи, ползущие к императорскому городу... Но в столицу ему предстояло еще вернуться, и, прожив в Фэнсяне зиму, Ду Фу ранней весной простился с женой и детьми. «Человек в пеньковом платье», как именовали бедняков, не состоящих на чиновничьей службе, вынужден постоянно думать о заработке, и Ду Фу не мог оставаться на одном месте. В Чанъани ему неожиданно повезло - старый знакомый ученый Чжэн рекомендовал поэта семейству умершей императорской наложницы для сочинения надгробной надписи. Эта работа сулила немалый заработок, и Ду Фу охотно за нее взялся. В торжественном и возвышенном стиле, подобающем сочинениям такого рода, он воспел заслуги и добродетели умершей, не позабыв между строк пожаловаться на свои собственные невзгоды и злоключения (на тот случай, если надпись прочтет император, некогда удостоивший вниманием бедного поэта).
Надгробную надпись высекли на камне, установленном поблизости от могилы, под зеленеющими соснами и кипарисами. Ду Фу хорошо заплатили, и он провел незабываемые часы в доме своих гостеприимных хозяев, гуляя по тропинкам их сада, любуясь зеленеющими деревьями и вдыхая ароматы первых весенних цветов. Полученная им связка монет внушала невольную радость, хотя Ду Фу и понимал, что пройдет немного времени, и эти деньги растают, подобно комочку раннего снега. Денег хватит на месяц - на два, а что дальше? Преследуемый мучительной тревогой о будущем, он отважился в третий раз обратиться в дворцовую Палату оказания благодеяний. Настойчивость поэта становилась дерзкой, и он рисковал снискать репутацию воинствующего упрямца, но Ду Фу стучал в запертую дверь так, как стучит человек, изнемогающий от голода и стужи. Он передал на рассмотрение Палаты новую оду, в которой уподоблял свою решимость служить императору с решимостью беркута, преследующего мелкую дичь. Дворцовый чиновник с вежливой улыбкой принял рукопись и заверил поэта, что ее прочтут в самое ближайшее время. Теперь оставалось ждать - снова ждать у запертых дверей. Но на этот раз двери открылись на удивление скоро: дворцовые власти уведомили поэта, что он назначен на должность. Неужели его страдания кончились и отныне у него будет прочный заработок?! Ду Фу отказывался верить такому счастью и, как оказалось, вполне справедливо.
Может быть, всемогущее Небо подшутило над ним или дворцовые чиновники нарочно придумали для него испытание, но Ду Фу получил назначение на должность, которую некогда занимал храбрый рыцарь Гао Ши, а это означало, что ему пришлось бы выискивать по деревням молодых парней, уклоняющихся от воинской службы, и наказывать палкой крестьян, не сдавших налоги. Вот тебе и беркут, распластавший крылья над степью! Не беркут, а жалкая пичуга, клюющая других оттого, что сама боится! И такая роль уготована Ду Фу?! Нет, лучше уж голодать и дальше, чем служить надсмотрщиком! И поэт отказался от назначения, еще раз подтвердив свою репутацию дерзкого упрямца, но, к счастью, его отказ был воспринят вполне терпимо, и Ду Фу через некоторое время уведомили о новом назначении - секретарем правового ведомства во дворце наследного принца. Так торжественно именовалась его должность, на деле же обязанности секретаря заключались в соблюдении придворных ритуалов и мелкой канцелярской работе. Не слишком ли мало для потомка генерала Ду Юя, мечтавшего о благородном поприще государева слуги и народного заступника?! Но Ду Фу достаточно пожил на свете, чтобы понимать несбыточность многих юношеских мечтаний. После долгих лет полунищенского существования он был рад и этой - наполовину формальной, но зато обеспечивающей постоянный заработок должности. В сочиненном по этому поводу стихотворении Ду Фу даже слегка посмеивался над несбывшимися мечтами и в шутку успокаивал себя тем, что назначенного ему жалованья хватит на несколько чарок вина в день, а свободное от службы время он сможет отдавать сочинению своих «безумных песен».
С императорским указом в дорожной шкатулке он отправился в Фэнсянь - поделиться радостью с женой. Для госпожи Ду его назначение означало, пожалуй, больше, чем для самого Ду Фу, ведь именно ей приходилось смотреть за детьми и вести хозяйство, поэтому каждый месяц получать деньги и зерно, иметь участок земли, пользоваться казенной лошадью и прислугой - это ли не счастье! И Ду Фу улыбался, воображая счастливую улыбку на лице жены. Но вместо радостной встречи с родными его ожидало страшное известие, в реальность которого он долго отказывался верить: от голода умер сынишка... Словно пораженный молнией, стоял Ду Фу в воротах дома, сжимая дорожную шкатулку с императорским указом и связкой денег, полученных за составление эпитафии. Не успел - слишком поздно явились эти дары. И зачем они теперь, если тот, кто недавно гонялся во дворе за воробьями, устраивал беспорядок в комнатах и рвал оконную бумагу, лежит под могильным холмом, на котором еще не успела зазеленеть трава! Долго стоял Ду Фу над могилой сына, а вернувшись домой, почувствовал неодолимую потребность писать - писать, а не плакать. Несколько дней он склонялся над бумагой, и жена не решалась войти в его комнату. Потом, осунувшийся и исхудавший, он прочел ей свои «Стихи в пятьсот слов»:
Вхожу во двор -Там стоны и рыданья:От голодаПогиб сынишка мой.И мне ль, отцу,Скрывать свое страданье,Когда соседиПлачут за стеной.И мне ль, отцу,Не зарыдать от боли,Что голодСына моего убил,КогдаСоседи Ду Фу плакали над его горем, но и он сам, потерявший сына, не забывал о горе других. Человеку бывает стыдно радоваться, если рядом скорбят и льют слезы, но поэту было стыдно страдать, сознавая, что другие страдают еще больше. В этом чувстве стыда - весь Ду Фу, всегда помнивший, что сердце мудреца бьется заодно с другими сердцами и все вместе они сливаются в единое целое - сердце народа.
ДУ ФУ В ЧАНЪАНИ
Итак, после вольных скитаний вместе с Ли Бо и Гао Ши Ду Фу оказался в Чанъани, где провел в общей сложности десять лет. Десять лет жизни - период огромный, и можно лишь позавидовать автору династийной хроники, сумевшему выразить его смысл лапидарной фразой: «кунь Чанъань», то есть «бедствовал в Чанъани». Поистине точнее и не скажешь, но законы биографического жанра вынуждают пожертвовать этой выразительной краткостью ради более полного представления о жизни поэта. Хотя Ду Фу вступил в императорский город не с таким почетом, как Ли Бо, получивший приглашение от самого Сюаньцзуна, и ему не пришлось спать на ложе из слоновой кости и ездить на породистых скакунах, судьба столкнула его с теми, кто стоял на вершине власти, и драма танской династии произошла на его глазах. Герои этой драмы - император Сюаньцзун и его «драгоценная супруга», всесильный диктатор Ли Линьфу, его амбициозный преемник Ян Гочжун и полководец Ань Лушань. Ду Фу видел, как проносятся по улицам их экипажи, окруженные грозными всадниками, и вместе с толпой любопытных горожан поражался роскоши их убранства и богатству пиршественных столов.
Поэт не присоединился к голосу тех, кто славил Ли Линьфу и Ань Лушаня, но в преподнесенной императору оде посвятил несколько хвалебных фраз Ян Гочжуну. Пожалуй, это был единственный случай, когда прямой и честный Ду Фу не удержался от лести. «Мы не можем справиться с чувством, что все это недостойно нашего доброго и честного Ду Фу», - пишет современный американский биограф поэта Уильям Хан, хотя затем и оправдывает его тем, что Ду Фу был доведен до отчаяния и его истинная цель заключалась не в восхвалении Ян Гочжуна, а в стремлении напомнить о себе императору. Добавим к этому, что Ян Гочжун завоевал большую популярность в народе своими разоблачениями злодеяний Ли Линьфу, поэтому его собственные пороки на время как бы отодвинулись в тень. Хвалебные строки Ду Фу можно расценивать как одобрение именно разоблачительной стороны деятельности Ян Гочжуна, тем более что в «Песне о красавицах» - произведении, написанном отнюдь не для Палаты оказания благодеяний, - Ду Фу не скрывает иронии по отношению к могущественному царедворцу.
Столь же иронично изображены в «Песне о красавицах» и Ян Гуйфэй со своими сестрами. Ду Фу якобы простодушно восхищается их нарядами, драгоценностями и изысканными блюдами, которые им подают, но это восхищение - с оттенком явной издевки, потому что любая роскошь, с точки зрения традиционной китайской морали, всегда являлась предметом осуждения. Ду Фу и в других стихах высказывается о Ян Гуйфэй с неодобрением - как современник удачливой фаворитки, ставшей затем супругой императора, он отнюдь не склонен идеализировать ее образ. Красавица Ян в восприятии Ду Фу слишком связана с политическими интригами века, чтобы видеть в ней одну лишь героиню любовного романа: ведь именно благодаря ей возвысился Ян Гочжун, а заодно с ним и другие члены семейства Ян, сколотившие при дворе влиятельную фракцию, и именно она, Ян Гуйфэй, поддерживала Ань Лушаня, который вскоре двинул свои полки на чанъаньские дворцы. Поэтому Ду Фу не скажет об удачливой фаворитке ни одного восторженного слова, и лишь поэты последующих веков воспоют романтическую историю любви императора Сюаньцзуна и его «драгоценной супруги», чей образ приобретет под их кистью идеальные и возвышенные черты. Вот как описывается купание Ян Гуйфэй в поэме Бо Цзюйи (772-846) «Вечная печаль»:
Раз прохладой весенней ей выпала честьискупаться в дворце Хуаицин,Где источника теплого струи, скользя,омывали ее белизну.Опершись на прислужниц, она поднялась, -о, бессильная нежность сама!И тогда-то впервые пролился над нейгосударевых милостей дождь.Эти тучи волос, эти краски ланити дрожащий убор золотой...За фужуновым пологом в жаркой тишипровели ту весеннюю ночь.Но, увы, быстротечна весенняя ночь, -в ясный полдень проснулись они.С той поры государь для вершения делперестал по утрам выходить...