Дублер
Шрифт:
– Жень, пошли, кофейку попьем.
Доценко рявкнул:
– Приготовились. Камера! Мотор!
Однако актер, бросив взгляд на часы, не выдал взор и заторопился.
– Пардоньте, девочки, за прерванный половой акт. У меня смена вышла. В театре ждут.
Шура и ассистент по актерам Даша застыли и перевели взгляд на Доценко. Актер принял как должное у костюмерши халат. Без всякого смущения, как взрослый сын, приехавший на каникулы в родительский дом, встал с кровати, показав молодой накачанный торс и мускулистые длинные ноги.
Ему
– Завтра в восемь.
Актер развел руками:
– Завтра никак. Я говорил, у меня съемки у Микаелиди.
Ассистент Даша уткнулась в графики: как это она так косякнула? Актер прошаркал тапочками, обогнув кровать.
– Я побежал, Сергей Владимирович. До пятницы.
На стене календарь показывал вторник.
Режиссер откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Видимо, теперь он считал в обратном порядке от десяти до одного. День не задался.
Володька отодвинулся от камеры и обратился к осветителю Петьке:
– В Голливуде, я слышал, вообще запрещено сценаристов на съемки пускать. Любые контакты жестко пресекаются. Я считаю, правильно. Да, Сергей Владимирович?
Режиссер не откликнулся. А Петька охотно подхватил:
– А слышал, как Кэмерон с Харви вообще подрались прямо на «Оскаре».
Оператор заинтересовался:
– И кто кого?
Доценко выдохнул, поднялся, растирая поясницу, проводил недобрым взглядом в спину сценаристку Григорьеву, которой продюсер что-то успокоительное шептала на ухо у столика с бойлером, а та все норовила вывернуться из ее заботливых рук и вернуться, возмущаясь в адрес Доценко. Режиссер обрушился обратно на свой режиссерский стул, на котором так и значилось: «РЕЖИССЕР ДОЦЕНКО».
– Черт! Смена коту под хвост.
И крикнул:
– Давайте двадцать девятую, в той же локации.
Заботливо высыпав пакетики растворимого кофе в два пластиковых стаканчика с кипятком, Семагина отвела Григорьеву на безопасное расстояние, к широкому окну, за которым виднелись вывеска «СЪЕМОЧНЫЕ ПАВИЛЬОНЫ. КИНОКОМПАНИЯ „АПРЕЛЬ“». Григорьева докурила сигарету, затушила в цветочный горшок, очевидно, давно служивший пепельницей, приняла в дрожащие руки стаканчик с коричневой бурдой. Тут, при ярком свете, бросилась в глаза разница между ухоженной румяной Семагиной и бледной Григорьевой с синевой под глазами и белыми обветренными губами, забывшими о помаде, кажется, насовсем.
Семагина, едва понюхав кофе, поставила в сторону. Григорьева свой отпила и поморщилась:
– Ну и дрянь. И кино получится дрянь. Я прямо вижу.
Семагина ласково улыбнулась сценаристке, которая с обреченным видом уставилась в стену.
– Жень, успокойся ради бога уже. Тебе что, больше заняться нечем? Извелась прямо вся. И других изводишь. Выглядишь, если честно, ужасно.
Григорьева оживилась.
– Еще б не ужасно, после трех драфтов!
Григорьева с ненавистью бросила взгляд за плечо, на спинку стула режиссера Доценко, сокрушенно посмотрела за спину.
– «Слышишь, ты слышишь?»
Эта фраза не давала сценаристке покоя. Семагина склонила голову, отставила стаканчик, взяла Григорьеву за плечи.
– Ну перестань, чего ты прицепилась. Доценко классный режиссер, один из лучших. Еще озвучка. Расслабься.
Григорьева не могла расслабиться.
– Неужели он не видит? Эта Черницкая ужасно играет. Переигрывает. Кукла. Дура.
Семагина снисходительно улыбнулась:
– Нормально играет. Не хуже других. И потом, дура не дура, а главная роль, Доценко отстаивал у генерального. Он же и режиссер, и продюсер на проекте. Кто б его переспорил? Доценко Ренатой сейчас очарован.
Григорьева поморщилась, как старая дева, которой подсунули порнографический журнал.
– А. Ну ясно. Лучше б у нее был роман с этим, как его.
Григорьева бросила взгляд на красавца-актера. Тот направлялся к выходу, уже одетый. Семагина, лучезарно улыбнувшись, помахала Солнцеву, а Григорьевой – снисходительно улыбнулась.
– «Как его»… Это секс-символ наш, наше все.
Она обратила внимание на рассеянный взгляд Григорьевой.
– Солнцев, Никита, ты что – не слышала?
Григорьева перевела взгляд на актера.
– По мне, они на одно лицо все. Позировать научились, а актерское мастерство – прогуляли. В камеру на себя, как в зеркало смотрятся.
– Нет, серьезно, ты его не узнала?
– Ну видела вроде где-то …
– Где-то, – передразнила Семагина, – он уже играл по твоим сценариям. Вот недавно.
Семагина напряглась, припоминая.
– «Берег любви». Или нет. «Курортный роман».
Григорьева отмахнулась.
– Да пофиг. Все равно я ничего не смотрела.
– Да ладно, – не поверила Семагина, – ни одного? У тебя их штук двадцать, мать. Не ври.
– Максимум первые сцены, – сдалась Григорьева. – Не могу.
– Нормально, – согласилась Семагина, которая в киноиндустрии работала давно, привыкла к авторским закидонам. – Ты свое кино посмотрела, а режиссер снимает свое. Разное видение.
Григорьева вздохнула, отпила кофе. Не оригинальная в общем-то мысль Семагиной, как изречения мудрых из интернета, подействовало на нее убеждающе.
Семагина убедилась в том, что Григорьева больше не угрожает съемочному процессу и с чувством выполненного долга подвела итог.
– В общем, отпусти. Поезжай куда-нибудь, развейся, в салон сходи, маникюр хоть сделай, бассейн, новый любовник.
Семагина желала сценаристке добра. Они были знакомы еще во времена, когда Семагина была простым редактором. Григорьева устало и грустно посмотрела на продюсера. Выдохнула дым, задумчиво глядя на колечки.