Дуэль в Кабуле
Шрифт:
— Я — офицер Российской императорской армии, поручик Оренбургского казачьего полка, адъютант военного губернатора.
Сенковский чуть пожал плечами и перешел на персидский язык.
Со студентом-переводчиком, выбранным Сенковским, Виткевич переговорил с глазу на глаз. Разъяснив секретность поручаемого ему дела, он препроводил его на Елагин остров.
Надо же было так случиться, что Виткевич, возвращаясь с Елагина острова, не спеша прогуливался по Английской набережной. Не успел он пройти и десятка шагов, как увидел идущего навстречу грузного человека небольшого роста
Ян вздрогнул: он узнал в нем Новосильцева…
Они поравнялись. Взгляд Новосильцева невольна задержался на подтянутом щеголеватом казачьем офицере в высокой смушковой шапке, с султаном из белых и черных перьев и серебряными и золотыми кистями…
С шапки Новосильцев перевел взор на лицо офицера и вдруг остановился, подойдя почти вплотную к Виткевичу.
— Мы знакомы с вами, поручик, вы не узнаете? Что было делать? Ян с подчеркнутой официальностью ответил:
— Ваше высокопревосходительство, я не осмелился первым обратиться к вам.
Новосильцев, выпростав руку из-под шубы, взял Виткевича под руку:
— Надеюсь, вы не откажетесь пройтись со мной… Я вижу, мои отеческие внушения пошли вам впрок. Вы делаете карьеру, как умный человек. О, я еще тогда понял, что вы умны… Где вы теперь? Что вы?
Виткевич с той же подчеркнутой почтительностью сказал, что состоит адъютантом при Оренбургским военном губернаторе и прибыл в столицу по его поручению.
— Милейший Василий Алексеевич, я полагаю, все такой же барин-хлебосол? Да, да, мы вместе немало плясали на балах! А вот я уж не прежний… Постарел, здоровья нет. А на плечах воз тяжеленький. Устал!
Три года назад, после смерти председателя Государственного Совета и Комитета министров Кочубея, Николай на его место назначил Новосильцева.
Виткевич встретил Новосильцева как раз в то время, когда Николай подыскивал ему преемника. Царь считал, что пост председателя Государственного Совета был унижен пребыванием на нем Новосильцева — человека распутного, нечистоплотного в денежных делах, бесчестного…
Разумеется, Виткевичу все это было неизвестно. Но самого-то Новосильцева он отлично знал и немало был возмущен, когда услышал о назначении Новосильцева на высший пост в империи…
И вот теперь случай свел их — спустя двенадцать лет после первой встречи.
Новосильцев, вспомнивший разговор свой с Виткевичем, с любопытством всматривался в него: строптивого мальчишку поляка жизнь обломала, сделала верным слугой империи, и в том первопричина он, Новосильцев. Чем круче с этими карбонариями-молокососами, тем лучше для них же.
А Виткевич, идя чуть позади Новосильцева, слушая его старческий голос, тоже вспоминал, как получил первый жестокий жизненный урок от этого циника, развратника, негодяя, ныне вознесенного на вершину иерархии российской. Ян так задумался, что и не расслышал, как Новосильцев начал с ним прощаться.
— Полагаю, мыслями унеслись в прошлое, — сказал вельможа саркастически, — в тот памятный день, когда мы познакомились? Что ж, я о том дне не жалею, да и вам не приходится: строгость моя спасла вас и направила на путь истинный! Рад буду вновь свидеться со своим «крестником».
И
Напутствуя в дорогу Виткевича, Перовский говорил:
— Помните, вы не только поляк, но и поляк в прошлом штрафованный. Более того, за вами во все глаза не одни только люди Бенкендорфа следить будут — наши островные друзья. И они с превеликим удовольствием обратят внимание III Отделения на малейший ваш полонофильский промах.
Ян отдавал себе отчет в том, что осторожность и выдержка необходимы в столице империи не меньше, а пожалуй, и больше, нежели в Бухаре.
И нежданная встреча с Новосильцевым еще более укрепила его в решимости с честью выдержать новый искус, коему подвергала его судьба.
Первый свой столичный обед он съел у Дюме на углу Гороховой и Морской. Поместившись на подоконнике, он с интересом наблюдал представившуюся его взору картину. Гвардейские офицеры, важные господа во фраках со звездами, щеголи в моднейших туалетах с отменными манерами, почти все знакомые между собой, заполняли зал. Негромкий шум разговоров, неслышные шаги официантов, мелодичный звон бокалов, — как все это было далеко от каравансарая в Бухаре!
Но лакеи татары своими лицами напоминали о Востоке.
Европа и Азия переплетаются, смешиваются в России.
Да и самое меню о том говорило: оно было написано по-французски и содержало «перепелов a'la Maintenon» и курдючную баранину по-кавказски, тройную водку и шато лафит.
…Итог всему виденному и слышанному Виткевич подводил в своем номере, на постели под балдахином.
«Мост в самом видном месте главной улицы — на Невском через Мойку — называется Полицейским! Новосильцев — глава правительства. Дворцы и храмы в центре и лачуги — у стен города… Блеск и великолепие столицы — на краю огромной деревянной, соломенной, нищей страны, на тысячи верст раскинувшейся по лику земли русской».
С этими мыслями он и заснул.
А в тот же вечер мистер Эшли, негоциант, распечатывал пакет, спешно доставленный ему из Оренбурга.
Джеймсон, глава Евангелической миссии, извещал, что поручик, пропутешествовавший в Бухару и вернувшийся оттуда, отбыл с неким афганцем в Петербург. Афганец, по верным сведениям, послан из Кабула к императору.
Эшли уже знал из Лондона, что Дост Мухаммед отправил посланца в Петербург. За ним лондонские начальники мистера Эшли предписывали неусыпно следить. И вот, наконец, прибыл этот афганец, да не один, а с Виткевичем.
Где же они — вот что первее всего надлежит узнать… Эшли негромко позвонил небольшим серебряным колокольчиком…
2
Нессельроде и Родофиникин обдумывали теперь, что и как доложить государю о прибытии афганца. Отношения с Англией и без того были напряженные из-за дела «Виксена» и из-за Герата.
Вопрос о конфискации «Виксена» неразрывно связан был с происками Англии среди горцев Абхазии и Черкессии.
Лондонский кабинет, оспаривая законность конфискации, основывался на том, что России якобы не принадлежат территории, уступленные ей Турцией в 1829 году.