Дуэль в Кабуле
Шрифт:
А вот снова Пушкин, теперь один, — задумчив, даже грустен, медленно идет навстречу.
Пока Виткевич раздумывал, кланяться ли ему, Пушкин увидел его и, остановившись, воскликнул:
— Ба, кого я вижу! Молодой изгнанник из степей киргизских перенесся в Северную Пальмиру!
Виткевич крепко пожал протянутую ему руку и выразил радость, что не забыт Александром Сергеевичем.
— Да куда же забыть вас, — рассмеялся Пушкин, — не часто встречаешь людей с такой прихотливой судьбой!
И закидал Виткевича вопросами:
— Надолго ли к нам? С какой целью? Что Перовский? Что Даль? Впрочем, не отвечайте, здесь не место. Приходите ко мне на Мойку, вдосталь наговоримся…
Виткевич благодарил за приглашение, а Пушкин, окликнув кого-то в толпе, еще раз сжал руку Яна и отошел.
Виткевич вернулся в зрительный зал.
…Прозвучали последние такты музыки, занавес опустился. Николай, вставши во весь свой рост, громко хлопал. Зал гремел аплодисментами. Занавес поднялся…
Артисты низко кланялись, оборотясь к царской ложе. Сусанин, выйдя к рампе, опустился на колени перед ложей Николая.
Виткевич тихо, чтобы не обратить на себя внимания, вышел в коридор.
Из зала доносились крики «ура», и хор снова запел: «Славься, славься, наш русский царь».
— Не царь, одолевший врага, а народ, — горячо сказал Виткевич вслух.
Лакей, дремавший в ожидании господ на скамье у сложенных шуб, встрепенулся, озираясь…
4
С Голубовым Виткевич встретился в трактире Палкина, в особой комнате позади общего зала.
— Накормлю я вас, сударь, — говорил Голубов, — по-нашему, по-русски… Небось в отеле этом, «Париже», как его, лягушками кормят… Да нет, я шучу, не такой уж я темный мужичишко. А стерляжья уха, да кулебяка, да белые грибы на сковородке, да поджарка — этого никакой француз не сготовит.
После сытного обеда, во время которого Голубов ни о чем говорить не стал, завязалась беседа.
Голубов внимательно выслушал рассказ о Бухаре, об Афганистане, о возможности расширить торговлю российскую в этих странах. О посланце афганском, как и о просьбе Дост Мухаммеда помочь ему против англичан, Виткевич, разумеется, умолчал. Окончив свой рассказ, он выжидал, что скажет Голубов. Но тот не спешил. Умный, проницательный, бывалый, что называется тертый калач, он почувствовал, что молодой офицер чего-то не договаривает.
Помолчав, Голубов спросил:
— Ты, батюшка, — извини, что на «ты» называю, — ведь я тебе в отцы гожусь! Мы, торговые люди, опора государства… Так что не след с нами в прятки играть. Скажи прямо, чего тебе надобно?
Виткевич недоумевал: что сказать? Голубов положил ему руку на колено и доверительно произнес:
— Да ты не бойся, не бойся! Я — человек государственный…
Тогда в осторожных выражениях Виткевич рассказал Голубову, что может возникнуть надобность послать товары одному владетелю афганскому.
— Ага, Мухаммеду кабульскому, — перебил Голубов. — Как же, знаю, знаю. Ты не смотри на меня так! Читал я книгу Бернса. Из нее вытекает, что торговля индийская и вообще восточная идти должна в Европу через Россию — англичанам сие не по вкусу, и потому хотят они прибрать к рукам и Кабул, и Бухару… Так ведь?
Виткевич утвердительно кивнул головой.
— Товары наши должны господствовать на рынках от вашей реки Урал до Инда! — Голубов стукнул кулаком по ручке кресла. — Тебя Родофиникин ко мне послал? Так и скажи этому греку: мало товаров одних! Тысячи наших русских молодцов и восемь пушек всю Среднюю Азию в трепет приведут! Форты надобно строить и при них торговые фактории — на Сыр-Дарье, Теджене, Оксусе… Да только не послушают русского человека наши немцы: Нессельроде, а при нем барон Бруннов первый помощник, а в Париже Пален, а в Берлине Медем, а в Лондоне — Поццо, впрочем, он корсиканец, да все один черт!
Голубов в сердцах вскочил, погрозил кулаком:
— Да ты тоже не русский? А? Поляк? Католической веры?.
Виткевич невольно улыбнулся и спокойно сказал, что, хотя он и поляк католик, однако состоит на российской службе и почтен доверием.
— Перовского уважаю, — снова прервал Голубов, — ему верю, а немцам — нет… Ладно, ты скажи, что Голубов не подведет. Но чтобы дело начистоту шло. С самим Нессельроде говорить надобно.
Голубов засмеялся:
— Знаешь, так в народе его прозвали: Кисельвроде, Кисель он и есть.
Голубов был прав. Карлик на тонких ножках, вдвинутых в ботинки на очень высоких каблуках, во фраке о высоким воротником и со звездой на красной ленте — таков был руководитель русской дипломатии, родом из Германии, учившийся в Австрии, начавший службу в Швеции. Нессельроде для Николая был не более как чиновник дипломатической канцелярии. Делом его было — облекать указания царя в лощеную форму дипломатических документов на французском языке. И Нессельроде старательно отделывал стиль каждой депеши… Иностранные дипломаты тонко заметили: «Он не осмеливается делать никаких представлений императору», но зато «его мягкость и уступчивость всегда прикрывают решительные намерения его повелителя».
А когда Николаю приходилось отступать под натиском того же Пальмерстона, Нессельроде и тут был незаменим. Он принимал на себя удары, заявляя, что именно он, а не император виновник действий, от которых приходится отрекаться.
5
Родофиникину Виткевич доложил о своей беседе о Голубовым коротко: Голубов считает, что товары и кредит дать возможно, но об этом говорить желает с самим вице-канцлером.
Родофиникин поморщился:
— Наши доморощенные буржуа уже себя за хозяев почитают.
Виткевич доложил также, что в делах военного министерства хранятся записки о мнимых афганских посланцах, явившихся в Тифлис в 1835 году, карта Кабула и пограничных земель, составленная также в 1835 году, и карта Кандагара и Афганистана, сделанная десять лет назад.
На вопрос Яна о Гусейне Али Родофиникин сказал, что афганец заболел, видимо, от непривычки к северному климату.
— Да оно и к лучшему. Пусть ждет… На Востоке привыкли к медлительности. Чем медленнее дело делается, тем основательнее его считают. Гусейн Али пока терпит, не жалуется…