Духовный лик Польши. Католики и католичество
Шрифт:
Можно признавать первенство, но старшей сестры. Без властности… В таком смысле святой Григорий признавал. Вот какое значение он влагал в своё «первенство».
ПЕРВЕНСТВО, НО НЕ НАЧАЛЬСТВО РИМСКОЙ ЦЕРКВИ
Нижеследующее письмо историк считает очень важным, где вопрос о «правах» выясняется будто бы «а toute sa hauteur» (во всей высоте).
Посмотрим!
«Ваша любезная (deliciense) святыня в своих письмах говорите мне много о кафедре святого Петра, князя апостолов, утверждая (соб. disant — говоря), что он председательствует там и доселе чрез своих преемников. Что касается меня, то я считаю себя недостойным не только председательствовать, но даже быть в числе помощников.
Нужно прочитать на латинском языке. А то иное словечко изменяет смысл и тон.
Но всё равно: вот единство во множестве. Вот смирение при первенстве. Такого бы и мы признали «старшим». А то — «власть».
Конечно, и это письмо можно извратить, но общий тон — такой смиренный и любвеобильный.
А, кроме того, и в Антиохии признается престол Петра. И, конечно, если бы политический центр был тогда в Антиохии, то, без сомнения, Антиохийский патриарх при желании тоже мог бы считать себя главою Церкви и наместником апостола Петра.
Даже допустив, что преемниками апостола Петра являются по преимуществу (не более того) Римские папы, остается вопросом, и далее для нас не требующим ответа: почему всё то, что было в апостоле и сказано ему, перешло: 1) его преемникам, и 2) на все веки, и 3) приурочено к одному месту? Тогда и дурное нужно относить: «Отойди от Меня, сатана, ты говоришь не то, что Божие, а что человеческое». Троекратное отречение с троекратным прощением («Любишь ли?») и т. д.
Пусть и ключи бы ему даны (и всем повторено то же, ср. 16 и 18 гл.), но почему и преемникам? И т. д. и т. д.
Кстати. Если бы апостол Пётр сам считал столь важным, существенно-необходимым принцип своего начальства (это ведь в сущности новый догмат, поскольку без апостола Петра и спасаться нельзя: к Отцу — токмо Мною, а к Христу — токмо Петром?), то для большего подтверждения (ведь дело идёт не о нём, как лице, а о спасении душ, — тут уж обязанность, долг выяснять всё до конца) он бы сам в «своём» Евангелии (Марково со слов апостола Петра написано) должен всё это подтвердить, повторить, закрепить. А между тем, — и это замечательно! — в Евангелии от Марка нет решительно ни одного из этих тезисов: 1) ни о ключах (у Мф. 16), 2) ни «утверди братьев» (Лк. 22), ни 3) «паси агнцы Моя» (Ин. 21).
Конечно, здесь объясняется смирением. И правильно! Но такое смирение естественно и нравственно дозволительно, когда касается лица, а не принципа, второстепенного, а не существенного. Следовательно, сам апостол Пётр не считал важным вопроса о первен стве власти, ибо его не было (см. подробнее «Мысли о католичестве») (р. 287).
И, наконец, ещё пишет тут же:
«Есть нечто, что меня связывает с Александрийской Церковью особенно тесным образом и обязывает любить её более сильно, ибо всем известно, что блаженный евангелист Марк был послан в Александрию святым Петром, учителем его. Посему мы так связаны этим единством учителя и ученика, что мы оказываемся председательствующими: я — на престоле ученика ради учителя, а Вы — на престоле учителя ученика ради» (Ер. 60) (р. 287).
Как прекрасно! Вот любовь. Такой даже хочется подчиняться. Но она сама отказывается господствовать. А то и другое и образуют единство, творят согласие.
Посему это — вопрос веры (спасения).
«Я был бы весьма нескромен, если бы не умел различать то, что необходимо для сохранения единства веры и церковного согласия, от того, что я должен делать для простого смирения (укрощения) надмения» (Ер. 15 к императору Маврикию, убеждавшему не поднимать «скандала» из-за пустого дела (cause de neant.) p. 286).
Вот и все существенные выдержки. Без всякого предубеждения ясно, что это не только не похоже на «главенство пап», но и несомненно является страшным материалом в обличение ему. По крайней мере, не только слова, но и весь дух совершенно противоречит теперешней психике их.
Посему, — замечательно, — когда я прочитал эти выдержки Любичеву (русский студент, перешедший в католичество), не указывая автора, и спросил: «Кто писал, как Вы думаете?», [он ответил]: «Вероятно, русские иерархи «вселенскому», то есть Константинопольскому патриарху.
«Увы! Это папа так говорил, да ещё и святой… Григорий Великий!» [- ответил я].
Большое удивление, хотя и скрываемое.
А другое лицо (капитан А.Я.О-в) на этот же вопрос, когда узнал, кто автор, буквально поразился, ибо был совершенно уверен, что кто-то обличает специально папство.
И даже о. иезуит граф Тышкевич, почувствовав всю определённость позиции святого Григория, (я ему заранее сказал об авторе) и решительность протеста и в тоне, и в словах против «вселенскости», уклончиво избрал было удобный для богословствования путь, что-де нужно не на букву, а на дух обращать внимание, не на отдельные места, а на всё мировоззрение в целости.
— Конечно, конечно! Но уж тут и вовсе капут притязаниям. Если и можно ещё придираться к фразам, раздувая их, как делает необъективный историк; то уж дух-то истинно святой, а не папский (Тогда он сказал, что, может быть, святой Григорий восстаёт против приписывания титула и присвоения прав тому, кто не имеет на это Божественного полномочия? — Увы! «Никогда никому», «ни мне, никому», «ни даже апостолу Петру», — его слова.). Меня даже удивляет, как это историк осмелился выписывать и то, что я привёл здесь.
…Теперь для меня понятно, почему святой один восстал против другого святого. Для одного — казалась опасность вере в титуле, способном разделить; для другого — было больно уже [то], что на Западе вступили на этот самый путь, и нужно было им что-либо противопоставлять, дабы из излишнего смирения они не сделали вывода о признании несуществующих прав; да и столица этого требовала, а вопрос был действительно не важный (при желании), особенно для византийцев, говоривших превыспренне (благочестивейшего, самодержавнейшего, великого и т. д.). Мы и сейчас пишем патриарху Константинопольскому и называем его «вселенским», а прав не признаём.