Дунайский лоцман
Шрифт:
Заметил ли это кто-нибудь? Да! Пока высокий гость и директор рассматривали жалкий стол, будто какую-то достопримечательность, а тюремщик почтительно отвернулся и глядел в глубину коридора, посетительница устремила взор на углубление, выдолбленное в стене, и выражение ее лица показало, что она поняла его значение.
Она собирается заговорить… одним сказанным словом разрушить столько трудов… Сергей Ладко ждал и чувствовал, что силы по капелькам уходят от него.
Немного побледнев, молодая женщина подняла глаза на узника. Увидела ли она слезы, готовые скатиться из-под век? Уловила ли его молчаливую мольбу? Поняла ли весь ужас его отчаяния?
Прошло десять трагических секунд, и женщина внезапно повернулась, испустив крик боли. Ее спутники кинулись к ней. Что случилось? Ничего серьезного, объяснила она дрожащим голосом, пытаясь улыбнуться. Просто она глупо подвернула себе ногу, вот и все.
Пока Сергей Ладко незаметно переместился к предательски обнаженному пруту, муж, директор и тюремщик суетились. Двое первых вышли, поддерживая мнимо пострадавшую; третий поспешил задвинуть засов. Ладко остался один.
Какой порыв благодарности к пожалевшему его нежному созданию переполнил грудь Сергея Ладко! Он спасен благодаря ей. Он обязан ей жизнью, больше чем жизнью — свободой.
Обессиленный, он упал на кровать. Волнение было слишком жестоким. Он враз ослабел под этим ударом судьбы.
День завершился без дальнейших происшествий, и наконец на городской башне пробило девять. Ночь выдалась самая подходящая. Густые тучи покрывали небо, усиливали темноту.
Отдаленный шум в коридоре возвестил о приближении обхода. Стража остановилась перед дверью. Тюремщик заглянул в глазок и, удовлетворенный, удалился. Заключенный спал, укрывшись одеялом до подбородка. Обход удалился, шум шагов затих.
Момент действовать настал.
Сергей Ладко тотчас вскочил с постели и сложил под одеялом матрац так, чтобы в полумраке камеры он походил на спящего человека. Затем взял веревку и, снова выскользнув за решетку, взобрался, как и в прошлый раз, на верхний край деревянного колпака.
Карнизы, украшавшие здание, располагались на уровне пола каждого этажа; значит, предстояло спуститься на четыре метра. Закинув веревку за один из прутьев и держась за нее, беглец очутился на выступе.
Опираясь спиной о стенку, он держался левой рукой за веревку и отдыхал.
Беглец благоразумно принудил себя к крайней медлительности; ему удалось перехватить веревку правой рукой, а левой он ощупывал стену; нащупал крюк, вделанный в стену.
Зацепившись за него пальцами, Сергей Ладко притянул к себе один из концов веревки, та с валилась ему на плечи. Теперь, если бы даже беглец и захотел, он не смог бы вернуться в камеру. Путь назад был отрезан.
Сергей рискнул повернуть голову к стержню громоотвода, в нем рассчитывал он найти поддержку при спуске. Каков же был его ужас, когда он увидел, что более двух метров отделяло стержень от него!
Однако следовало действовать. Он стоял на узком выступе, опираясь спиной о стену, поддерживаемый над пустотой ничтожным куском железа, готовым выскользнуть из его пальцев, и в таком положении не мог оставаться долго.
Беглец отклонился от окна, распрямил левую руку и — о счастье! — ухватился за громоотвод.
Теперь он скользил по стержню и останавливался у скобок, прикреплявших его к стене. Так он переводил дух.
До беглеца доносился равномерный звук шагов: там ходил караульный солдат. Судя по звуку, который то усиливался, то утихал, часовой, пройдя часть дорожки, примыкавшей здесь к зданию тюрьмы, поворачивал, чтобы обойти другой фасад, и снова возвращался. Сергей Ладко рассчитал, что отсутствие солдата продолжалось три-четыре минуты. За это время нужно преодолеть расстояние до наружной стены.
Он различил под собой ее гребень, но не мог разглядеть выступов, зубцов, украшавших ее верхушку. Приходилось действовать наугад.
Сложив веревку вдвое, Сергей сделал на ней скользящую петлю, получил подобие лассо и начал метать на верхушку стены, пытаясь зацепить за один из выступов.
Полный мрак скрывал цель, и следовало рассчитывать только на счастливую случайность. Больше двадцати раз он безрезультатно бросал веревку и наконец почувствовал сопротивление. Ладко напряг мышцы, веревка держалась крепко. Итак, попытка удалась: петля захлестнулась вокруг выступа. Беглец крепко затянул ее. Пропустил один из свободных концов веревки между стеной и стержнем громоотвода и надежно связал его с другим. Теперь между стеной тюрьмы и наружной оградой пролег воздушный мостик.
Уж очень это был ненадежный мостик! Не порвется ли веревка, не отцепится ли от камня, который ее держит? В первом случае совершится падение с десятиметровой высоты; во втором — он понесется к стене тюрьмы, наподобие маятника, и разобьется об нее.
Ладко не колебался перед такими опасностями. Веревка держалась прочно, он туго связал ее концы, потом, готовый устремиться в пространство, стал прислушиваться к шагам караульного.
Тот как раз проходил под беглецом. Потом завернул за угол здания, и его шаги затихли. Надо было не терять ни секунды.
Вися между небом и землей, Ладко продвигался осторожно и равномерно, не беспокоясь о том, что веревка провисала под его тяжестью. Он хочет пройти. Он пройдет.
Он прошел. Менее чем в минуту он преодолел головокружительную бездну и достиг гребня стены.
Он спешил все больше и больше. Едва ли десять минут прошло с тех пор, как он покинул камеру, но они ему показались длиннее часа, и он боялся, как бы обход не вздумал войти в камеру. Не откроют ли тогда его исчезновение, хотя он подложил под одеяло свернутый матрац? Нужно быть в этот момент далеко. Баржа здесь, в двух шагах от него! Несколько ударов весла, и он будет недосягаем для преследователей.
Прервав свою работу при приближении караульного, Сергей Ладко лихорадочно перетянул к себе узел веревки, развязал и подтащил веревку к себе; потом связал ее снова, обмотал вокруг выступа и начал спуск, уверившись, что улица пустынна.
Благополучно достигнув земли, он бросил веревку. Все кончено. Он свободен.
Но, когда он собрался идти разыскивать свою баржу, из мрака донесся голос.
— Черт побери! — послышалось менее чем в десяти шагах. — Да это господин Илиа Бруш, честное слово!