Дунайский лоцман
Шрифт:
Как уже говорилось в начале этого рассказа, вся балканская область оказалась тогда в огне. Летом 1875 года восстала против турецкого феодального и национального гнета Герцеговина [33] и турецкие войска не могли ее усмирить. В мае 1876 года поднялась, в свою очередь, Болгария; [34] Порта [35] ответила на восстание сосредоточением многочисленной армии в треугольнике, вершинами которого служили Рущук, Видин и София. Наконец, 1 и 2 июля того же 1876 года Сербия [36] и Черногория [37] выступили на сцену и объявили Турции войну. Сербы под предводительством русского генерала Черняева [38] сначала достигли некоторых успехов, но потом им пришлось с боями отступить к своей границе, и 1 сентября князь Милан [39] вынужден был просить перемирия на десять дней, во время которого умолял о вмешательстве могущественных христианских монархов, на что те, к несчастью, долго не решались.
[33] Герцеговина в ту пору (с 1483 г.) — турецкая провинция.
[34] Болгария захвачена Турцией в 1396 году.
[35] Порта — официальное название правительства Османской империи.
[36] Сербия находилась в зависимости от Турции с 1393 года, в полном владении — с 1739 года.
[37] Черногория начиная с 1439 года вела постоянные войны с Турцией, отстаивая — с переменным успехом — свою независимость.
[38] Черняев Михаил Григорьевич (1828–1898) — известный русский генерал; добровольно принял участие в сербско-турецкой войне на посту главнокомандующего сербской армией.
[39] Милан I (Обренович IV; 1854–1901) — князь, с 1882 года — король Черногории; не пользовался поддержкой народа, власть его не имела прочной опоры.
«Тогда, — пишет Эдуард Дрио в своей «Истории восточного вопроса», — произошел самый ужасный эпизод этой борьбы; он напоминает резню в Кио во время греческого восстания [40] . Порта, воюя с Сербией и Черногорией, боялась, что болгарское восстание в тылу армии помешает военным операциям. Отдал ли губернатор Болгарии Шефкаг-паша приказ подавить восстание, не считаясь со средствами? Это возможно. Банды башибузуков [41] и черкесов, вызванные из Азии, были брошены на Болгарию и затопили ее морем крови [42] . Они дали полную волю своим разнузданным страстям, жгли деревни, убивали мужчин после самых утонченных пыток, распарывали животы женщинам, резали на куски детей. Насчитывалось от двадцати пяти до тридцати тысяч жертв…»
[40] Греческое восстание — буржуазная революция в Греции в 1862–1864 годах.
[41] Башибузуки — наемные отряды турецкой пехоты, отличались особой жестокостью.
[42] Речь идет о восстании в Болгарии в 1875–1876 годах.
Крупные капли пота катились по лицу Сергея Ладко, когда он читал газету. Что сталось с Натчей среди этих ужасных потрясений?… Жива ли? А вдруг она погибла, и ее труп, искрошенный на куски, вместе с телами стольких невинных жертв валяется в грязи, в крови, попираемый копытами лошадей?
Сергей Ладко яростно забегал по камере, точно ища выхода, чтобы мчаться на помощь Натче.
Этот порыв отчаяния был недолгим. Придя в чувство, он заставил себя успокоиться и с ясной головой стал искать средства вернуть свободу.
Обратиться к судье, открыть ему без обиняков правду, умолять о снисхождении?… Неверный ход. Какие у него шансы добиться доверия у предубежденного человека после долгого упорствования во лжи? Во власти ли арестованного разрушить одними лишь словами подозрения, тяготеющие над именем Ладко? Нет. Все равно понадобится следствие, и оно займет недели, а то и месяцы.
Надо бежать.
Еще когда он сюда только вошел, он исследовал камеру. На это не понадобилось много времени. Четыре стены с двумя проемами: с одной стороны дверь, с другой — окно. По бокам — другие камеры. Значит, только за окном была свобода.
Ширина окна, верхний свод которого упирался в потолок, составляла метра полтора. Окно внутри камеры закрывала решетка из металлических прутьев, верхний конец их упирался в потолок, а нижний в подоконник, сделанный из плиты песчаника. Поперечных прутьев решетка не имела, что, конечно, облегчало побег. Зато снаружи окно закрывалось деревянным ящиком без верхней стороны, в это отверстие виднелся маленький кусочек неба.
Судя по длине лестниц, которыми он проходил по вызовам к судье, Сергей Ладко считал, что камера помещается на четвертом этаже тюрьмы. По крайней мере, двенадцать — четырнадцать метров отделяло его от земли. Возможно ли их преодолеть, не повредившись? Он решил приняться за работу немедленно.
Понятно, прежде всего следовало обзавестись инструментом. При обыске карманный нож отобрали, а в тюрьме не видать ничего подходящего. Стол, табуретка и постель — каменный выступ, накрытый тощим соломенным матрацем, — вот вся меблировка.
Сергей Ладко долго и напрасно искал, когда, в сотый раз обшаривая одежду, наткнулся на что-то твердое. Ни его тюремщики, ни он сам не думали о такой незначительной вещи, как пряжка от брюк. Но какой нужной показалась ему эта ничтожная штуковина, единственный металлический предмет, которым он располагал!
Сняв пряжку и не теряя ни минуты, Сергей Ладко принялся за подоконник возле одного из прутьев, и камень, упорно царапаемый шпеньками пряжки, стал пылью осыпаться на пол. Эта работа, медленная и тяжелая, осложнялась надзором, которому подвергался узник.
Не проходило, видимо, и часа без того, чтобы тюремщик не заглядывал в дверной глазок. Поэтому приходилось все время прислушиваться к наружным шумам, при малейшем признаке опасности прекращать работу и быстро уничтожать уличающие следы.
Для этой цели Сергей Ладко догадался употребить тюремный хлеб. Сырым, липким его ломтем он придавливал пыль, падавшую с подоконника, пыль прилипала к ломтю и получалась замазка, ею Ладко затирал углубление возле прута.
После двенадцатичасовой работы прут удалось подкопать на глубину в три сантиметра, но шпеньки пряжки сточились. Сергей сломал пряжку и употребил в дело обломки. Еще через двенадцать часов и эти стальные кусочки словно растворились.
К счастью, удача, которая один раз улыбнулась узнику, точно не хотела его покидать. Когда принесли еду, он рискнул спрятать столовый ножик, и, поскольку тюремщик не заметил хищения, узник повторил его столь же успешно на следующий день. У него оказались два орудия, значительно более надежные, чем то, каким он до сих пор располагал. Это были скверные ножи грубой работы, но, неудобные для еды, они оказались весьма подходящими для столь же грубого дела.
С этого времени работа пошла скорее, хотя и недостаточно быстро: отвлекали обходы тюремщиков, вызовы к судье, участившему допросы.
Результат допросов был всегда один и тот же. При каждом вызове проходила вереница свидетелей, но их показания не вносили в дело никакой ясности. Если некоторые находили смутное сходство между Сергеем Ладко и преступником, которого они более или менее ясно разглядели в день, когда стали его жертвами, другие категорически отрицали всякую похожесть. Господин Рона напрасно приставлял обвиняемому фальшивые бакенбарды, подстриженные на всевозможные манеры, заставлял показывать глаза или прятать их под темными стеклами очков, но ему не удалось получить ни одного достоверного свидетельства.
Сергей Ладко совсем не интересовался допросами. Он послушно подчинялся экспериментам судьи, наряжался в парики и фальшивые бороды, снимал и надевал очки, не позволяя себе ни малейших возражений. Его мысли были далеко от этого кабинета, они оставались в камере, где железный прут, отделявший от свободы, мало-помалу вылезал из камня.
Четыре дня потребовалось, чтобы обнажить прут снизу целиком. Этот вечер 23 сентября Ладко хорошо запомнил. Теперь оставалось перепилить верхний конец.
Тут пришлось намного труднее. Уцепившись одной рукой за решетку, Сергей Ладко другой водил взад и вперед свое орудие. Нож плохо выполнял роль пилы и очень медленно вгрызался в железо. Да и утомительная поза требовала частых передышек.