Дурак
Шрифт:
— Ты отшлепал, — уточнила принцесса.
— Ебать мои чулки. — Сим я обрек себя на эту долю.
В общем, когда Освальд вступил в покои в тот первый раз, и у меня, и у принцессы зады были красны, как у сарацинских макак, мы оба были вполне голы (за исключеньем колпака, который с моей головы перекочевал на Гонерильину) и ритмично прикладывались друг к другу своими фасадами. Освальд повел себя несколько менее чем сдержанно.
— Тревога! Караул! Шут надругался над моей госпожой! Караул! — возопил
Освальда я догнал у входа в большую залу, где на троне сидел Лир. Регана расположилась у его ног по одну сторону и вышивала, Корделия — по другую, играла с куклой.
— Дурак надругался над принцессой! — объявил Освальд.
— Карман! — крикнула Корделия, выронила куклу и подбежала ко мне. Она широко и блаженно улыбалась. Ей тогда исполнилось лет восемь.
Освальд заступил мне дорогу.
— Я застал дурака без штанов, и он покрывал принцессу Гонерилью, как похотливый козел, государь.
— Это неправда, стрый, — рек я. — Меня призвали в светелку к госпоже лишь для того, чтоб разогнать ей утреннюю хмарь. Принюхайтесь, коль есть у вас сомненья, — ее дыханье говорит получше слов.
На сих словах в залу вбежала Гонерилья, на ходу оправляя юбки. Остановилась подле меня и сделала книксен отцу. Она запыхалась, прибежала босиком, а одна грудь подмигивала Циклопом из лифа ее платья. Проворно я сорвал у нее с головы свой колпак и спрятал за спиной.
— Извольте — свежа, аки цветик? — рек я.
— Привет, сестренка, — сказала Корделия.
— Доброе утро, барашек, — ответила Гонерилья, лишая розовоглазого Циклопа остатков зренья быстрым тычком.
Лир почесал в бороде и зыркнул на старшую дщерь.
— Эгей, дочурка, — рек он. — Барала ль ты и вправду дурака?
— Сдается мне, любая дева, барающая мужчину, барает дурака, отец.
— Отчетливо прозвучало «нет», — молвил я.
— Что такое «барать»? — спросила Корделия.
— Я сам видел, — сказал Освальд.
— Барать мужчину и барать дурака — различья нет, — сказала Гонерилья. — Но вутрях сегодня я барала вашего дурака — как полагается и громогласно. Я трахала его, пока он не взмолился богам и лошадям, чтоб оттащили.
Это еще что такое? Нарывается на подлинное наказание?
— Так и есть, — сказал Освальд. — Я слышал этот клич.
— Барала, барала, барала! — не унималась Гонерилья. — О что это я чувствую в себе? Крохотные пяточки ублюдка уж барабанят мне в утробу изнутри. И я слышу его бубенцы.
— Лживая ты потаскуха, — молвил я. — Шуты так же рождаются с бубенцами, как принцессы — с клыками. И то, и это нужно заслужить.
Лир рек:
— Если это правда, Карман, я прикажу вогнать тебе в зад алебарду.
— Кармана нельзя убивать, — сказала Корделия. — Кто будет меня распотешивать, когда на меня свалится кровавая напасть и я сдамся на милость черной меланхолии?
— Ты что несешь, дитя? — вопросил я.
— Все женщины так прокляты, — ответила Корделия. — Их нужно наказывать за коварство Евы в саду зла. Няня говорит, от нее так скверно.
Я погладил ребенка по голове.
— Едрическая сила, государь, заведите же девочкам таких учителей, которые не монахини.
— Меня следует наказать, — вставила Гонерилья.
— А у меня напасть уже не первый месяц, — промолвила Регана, не отрываясь от вышивки. — И я поняла, что мне лучше, если я спускаюсь в застенки и смотрю, как мучают узников.
— А я хочу Кармана! — Корделия уже ныла.
— Тебе он не достанется, — ответила Гонерилья. — Его тоже надо наказать. За то, что совершил.
Освальд поклонился без особой на то причины:
— Позволено ли будет предложить выставить его голову на пике на Лондонский мост, государь? Чтоб неповадно было черни впредь распутничать?
— Молчанье! — крикнул Лир, вставая. Спустился по ступеням трона, миновал Освальда, падшего на колени, и воздвигся предо мной. Длань он возложил на голову Корделии.
— Она молчала три года, пока ты не появился, — рек он. Орлиный взор старого короля был устремлен прямо мне в душу.
— Так точно, государь, — ответил я, потупив очи долу.
Он повернулся к Гонерилье:
— Ступай в свои покои. Пусть нянюшка пасет твоих химер. Она и проследит, чтоб дело сим усохло.
— Но, отец, мы с дураком…
— Брехня. Девица ты, — сказал Лир. — Мы уговорились вручить тебя герцогу Олбанийскому таковой, а потому такова ты и есть.
— Государь, над госпожою все же надругались, — в отчаянье выпалил Освальд.
— Стража! Выведите Освальда на двор да пропишите ему двадцать плетей. За вранье.
— Но, государь! — Освальд бился в руках двух дюжих стражей.
— Двадцать плетей — и пусть запомнит, как я милосерден! Еще одно слово отныне — и твояголова украсит Лондонский мост.
Мы ошеломленно наблюдали, как стража уволакивает Освальда, а угодливый лакей рыдал и багровел лицом, изо всех сил стараясь не распустить язык в последний раз.
— Можно мне посмотреть? — спросила Гонерилья.
— Ступай, — ответил Лир. — А потом к няньке.
Регана тоже вскочила на ноги и подбежала к отцу. С надеждой она заглядывала ему в лицо, привстав на цыпочки и плеща ладонями от предвкушенья.
— Да, иди, — сказал король. — Но лишь смотреть.
Регана вымелась из залы вслед за старшей сестрой. Власы цвета воронова крыла летели за нею, как хвост черной кометы.