Дурная компания
Шрифт:
– Немедленно пошли им факс, что они идиоты и что мы будем их судить. Мерзавцы. Сняли парнишку с рейса, не дали полетать. Хотя, это тоже неплохо, развлечение. Побыть в полицейской камере в Мюнхене, да… А то бы летел как боров в кресле и жрал бы обеды один за другим. Еще бы разжирел… Пошли им факс. Ну, что я могу еще сделать?
Ефим развел руками. Грубые силы борьбы с международной преступностью явно вошли в противоречие с интересами частного бизнеса.
Глава 17. Академия Пусика.
Серебристое
Взлетное поле за окном было точно таким же, как и в Москве, жухлая трава, подтеки мазута и выбоины, серое цементное здание диспетчерской службы вдалеке. Только зеленые горы на горизонте, снующие по территории аэродрома микроавтобусы и служебные машины, да здоровенный негр, разгружавший чемоданы, позволяли понять, что надсадно ревущий самолет все-таки не смог облететь весь земной шарик и плюхнулся на землю где-то посередине своего витка.
Академик с досадой поморщился. Он не любил опаздывать, даже в тех случаях, когда от него ничего не зависело. Опоздание было особенно досадным еще и потому, что Ефим обещал прислать одного из своих сотрудников в аэропорт для того, чтобы отвезти академика к себе домой.
Все имущество академика состояло из старенького, потертого кожаного чемодана, в котором лежал костюм, несколько рубашек, пара книг и пухлые папки с бумагами и статьями. Он с трудом поднял чемодан с черной, плывущей ленты транспортера и обнаружил, что кожа вспорота. Чемоданчик явно потрошили в Шереметьево. "Боже мой, не дай бог пропали статьи!" - подумал он и трясущимися руками начал отстегивать ремни. К счастью, бумаги были на месте, исчезли только карманный диктофон, купленный в Англии год назад, и фотоаппарат. "Мерзавцы чертовы!" - выругался академик, но делать было уже нечего.
За дверями таможни стоял высокий, рыжеватый парень интеллигентного вида со строгим выражением лица. Его острые, цепкие глаза пристально глядели из-за выпуклых линз очков. Парень держал в руках листок бумаги с именем академика.
– Здравствуйте, - басистым мужественным голосом сказал он.
– Меня зовут Борис. Добро пожаловать в Америку.
– Спасибо Боречка, извините за опоздание ради Бога.
– Никаких проблем!
– академику показалось, что Борис даже немного смутился, и он почувствовал к нему симпатию.
– Боречка, вы представляете, каковы мерзавцы, у меня чемодан в Москве распотрошили!
– Не расстраивайтесь, быдло есть, было и будет быдлом. А чемодан все равно себе новый купите, с таким неприлично ездить.
– Борис брезгливо поморщился.
– Да, конечно, Боря, я все понимаю, но все равно обидно, чувствуешь себя как будто изгаженным.
– Россия-матушка, что поделаешь. С народом надо быть жестким, в кулаке держать!
– лицо Бориса мгновенно ожесточилось и приобрело суровость.
– Смотрите, что происходит: чуть коммунистам стоило вожжи отпустить, и все покатилось. И царь-батюшка слишком милосерден был, развел всякой нечисти, а гадость эту надо было до основания каленым железом изводить.
– Он разволновался, даже покраснел и, тяжело дыша, строгим, испытывающим взглядом посмотрел на академика сквозь выпуклые стекла очков.
– Ну, Борис, в чем-то вы, конечно, правы, - академику стало слегка не по себе от той неистовой убежденности, которая сквозила в голосе Бориса, -но нельзя же всех под одну гребенку. Тут дело еще и в психологии народа. Столько лет угнетения, крепостного права, когда мужика могли засечь насмерть…
– Вы мне эту демагогию из учебников для красных комиссаров бросьте!
– Борис основательно рассердился и мгновенно покраснел как рак.
– Нельзя с этой чернью по другому! Иначе она мировой пожар раздует и своим благодетелям глотку перережет! Уроки истории надо запоминать, вот что я вам скажу.
– Боря, вы в чем-то правы, но нельзя бесконечно действовать насилием, необходима же и доброта и гуманизм!
– Вы бросьте свой слащавый гуманизм! Это мы уже проходили.
– Борис как-то по-иезуитски оскалился и пристально посмотрел на академика.
– Такие вот псевдогуманисты, вылезшие из еврейских местечек, пораспускали сладкие слюни, а потом устраивали красный террор и концлагеря!
Казалось, эта фраза была обращена непосредственно к академику. Ему стало неприятно, и он замолчал. Борис, к которому он в первую минуту почувствовал симпатию, целеустремленно шел вперед, поджав губы и толкая перед собой тележку со вспоротым чемоданом.
– Вы в Академии работали?
– Борис неожиданно прервал молчание и заговорил уже спокойным голосом, в котором время от времени проскальзывали стальные интонации, теперь уже гораздо лучше узнаваемые, чем раньше.
– Случайно не знали профессора Горькина?
– Василия Станиславовича? Как же, прекрасно знал. Мы с ним когда-то еще в шестидесятые годы занимались расчетами.
– Это один из моих учителей, - Борис немного расслабился, - читал мне лекции в Университете. Один из немногих людей, которых я уважаю. Он никогда не вешал лапшу на уши.
– Да, надо же как замечательно!
– Вы уже знаете, чем будете заниматься у Ефима?
– В общих чертах, Боря, вы знаете, Ефим меня пригласил, так сказать, не оговаривая конкретных функций, предложил продолжать научные исследования, которые я вел в России. Нет, я безусловно готов и хочу помочь компании…
– В России вообще никакой науки не было!
– Борис произнес эту фразу с холодной и яростной убежденностью.
– Я насмотрелся в Университете на всех этих ученых, сплошная мафия. Так что для вашей же пользы советую поскорее включиться в работу компании.