Дурная кровь
Шрифт:
— Озеро, — кивнула колдунья.
Чья-то неведомая воля перелила всю жизнь из деревни в храм. Перелила… Как воду из одного сосуда в другой.
Озеро воняло гнилью сильнее всего.
Из озера поднимался ядовитый плесневелый туман.
Озеро начало умирать первым.
Потому что чья-то магия выкачивала из него жизнь через родник, что рождался в водоёме и приближался к поверхности здесь, а алтаре. А озеро, вынужденное отныне нести смерть вместо жизни, отпугивало, гнало от себя людей, насекомых, шваргов…
Птицы, звери, мухи… Кто-то успел скрыться здесь, в храме. Замуровать себя в идеальном доме, из которого теперь не выбраться, как ни надейся. Сколько же силы, сколько жизни вытянула таинственная магичка из деревни, коли её хватило, чтобы над храмом вечно сияло солнце? Знала ли дурная, что творит? Зачем?
Охотник искоса смотрел на свою колдунью. На её растерянно приоткрытый рот, на непонимающе часто-часто порхающие ресницы… Что сделает? Зарыдает от бессилия? Упадёт в обморок, впервые столкнувшись с тем, что волшебство может не только добро творить? Или… бросится на шею к наёмнику в поисках утешения?
— Ты это, — неловко начал мужчина. — Как там?
Но она не дослушала. Упрямо сжатые кулачки, маленькие, хрупкие, взметнулись вверх, синие глаза-озёра нехорошо сверкнули серебром… И магия, рождённая где-то в глубине этого тонкого лёгкого тела, искрами скользнула по жилам, чтобы вырваться на свободу и плетью хлестнуть по сыто чавкающему серебрящемуся клубку.
Шарахнуло так, как не шарахала дверь дружинного дома наутро после первой в жизни пьянки Верда с побратимами. Охотник подмял под себя колдунью и кувыркнулся в сторону, одновременно выставляя меч супротив невидимого неприятеля.
— Пусти! — вскочила она быстрее, чем наёмник сообразил, что храм всё-таки устоял, хоть и грохотал так, словно подпрыгнул на сажень. — Это же колдунья сделала! Колдунья, понимаешь?!
Невесомые нити, рвущиеся из её жил, окрепли, сливаясь в ленты звёздного света. Они хлестнули снова, заставив комок магии зашипеть, как костёр, в который кто-то сдуру плюнул.
Снова бухнуло. С потолка посыпалась каменная крошка, от стены отвалился аккуратный кусок штукатурки в полпяди толщиной.
— Мы же помогать должны! Это правильно, понимаешь? Нельзя, недолжно творить зло нашим даром! Я знаю, Верд! Он хороший, честное слово! — чуть не плакала она. — Честное слово, наш дар не дурной!
Она плакала, утиралась рукавом. Рубаха перекосилась, обнажив угловатое бледное плечо. Охотнику очень не хотелось становиться тем, кто откроет колдунье суровую истину. Но девчонке пора бы уже вынырнуть из наивного детства, коль скоро рядом нет того, у кого хватило бы духу уберечь от правды её хрупкую, как ледяная корочка, веру.
Он с содроганием положил ладонь на её плечо. Опасаясь, что оцарапает до крови обкусанным ногтем или прорвавшейся засохшей мозолью, подтянул сползший рукав, закрыл нежную кожу.
— Я знавал много колдуний, — твёрдо сказал он, легонько похлопывая её по спине в знак поддержки. — Таких, как ты, среди них нет. Люди злы и жестоки, дурная. Пора бы тебе это признать, жить легче станет.
Серебряные ленты недвижимыми кольцами упали к её ногам, посветлели, почти исчезли. Но потом Талла подняла голову и… улыбнулась. До чего же дурная эта её улыбка! Так и тянет улыбнуться в ответ…
— Легче? А я не хочу легче, Верд. Я хочу сложно, тяжело, больно. Хочу, понимаешь? Если взамен буду верить, что люди не так плохи, как думаешь ты. Я не дура, охотник. Но я сделала свой выбор. И я не позволю этой деревне сгнить из-за того, что одна-единственная колдунья совершила ошибку.
Она развела руки в стороны и прикрыла глаза, прислушиваясь к чему-то, что пряталось глубоко внутри. От самых кончиков пальцев по венам, ныряющим в лёгкие рукава, под тонкой кожей шеи, под веками побежали, сливаясь в сияющий поток, серебряные звёзды.
Сверкающие нити магии окрепли, превращаясь в бестелесную метель. Они рвались на свободу, но не решались ослушаться воли колдуньи, подрагивали, как верные псы, что изголодались по бегу, но не двинутся с места без команды. Поводки их срастались в единое целое с жилами.
Кивнув сама себе, Талла распахнула глаза.
— Я всё исправлю, — пообещала она и отпустила верных псов.
Нет, прежде не шарахало. А вот теперь — да. Верд закрыл уши, позорно бросив меч, раскрыл рот в беззвучном крике. Всё вокруг заполнили клубы пыли, не давая разглядеть ни на локоть вперёд.
Когда пелена улеглась, в храм ворвался ледяной воздух. Свежий, морозный, закручивающийся вихрями и приносящий за собой сияющие искры. Снежинки? Магия? Не разобрать.
Стены в алтаре не стало. Оскалившиеся камни сиротливо тянулись друг к другу, но теперь уже, видно, им не суждено встретиться. Нити, оставшиеся от магического клубка, дохлыми змеями оседали на землю, втягивались в захлёбывающийся родник, улетали в сторону леса.
Едва придя в себя, охотник подхватил меч и поймал запястье Таллы. Колдунья сильна и упряма. Ей хватило духу вдребезги разбить оставленный кем-то сгусток магии. Храм больше не сдерживал в ловушке птиц и зверей, туман торопливо и недовольно оседал, уступая власть тут же наметённому снегу. И это могло значить лишь одно…
— Я смогла! — колдунья и сама не верила в случившееся. — Я по нему ка-а-а-ак дала! А он и бдыщ! Ты видел? Нет, ты видел? Я по нему — на! А он такой — та-дам-с!
Верд видел. И восхищался, конечно, но делал это всё с тем же суровым непроницаемым лицом, с каким, как говаривал Санторий, и родился. Но он видел и кое-что ещё.
Тающие волшебные звёздочки по зову ветра разлетались в стороны. К озёрной глади, к пустующим домам, к ощерившимся ёлкам, к пока ещё недоверчиво принюхивающимся шваргам…
Санни, чтоб его шварги… Гм… Ну ладно. Санни, ясно, явился на грохот. Не просто явился, а прибежал, запыхавшийся, перепуганный.
— Я, конечно, подозревал, что вы, когда час придёт, ещё нашумите, но чтобы вот так сразу, — он уставился на обрушенную стену и недоверчиво уточнил: — Вы что, ещё и стену… того?
— Сам ты того! — шикнул на него Верд. — Назад, оба. Живо!