Дурная кровь
Шрифт:
— А что слу… Бог с Ножом, огороди…
Верд хмуро стиснул клинок. Бог с Ножом молитву проигнорировал, так что отдуваться опять придётся ему.
— Я шваргов отвлеку, а вы по коням и дёру, — скомандовал он.
— Вот ещё! — фыркнула Талла.
— Тем более, они всё равно сбежали, — добавил Санторий, шаркнув ножкой. — Я пытался удержать, но…
— Тогда мои поздравления, — открыл в себе талант пророка Верд, — мы ща все сдохнем.
— Вообще все? — уточнила Талла.
— Да, милая, — Санни утешающе погладил болезную по голове. — И ты, и я, и Каурка…
— И Хромоножка?
— Хромоножку я сам убью, если она спасётся, — пообещал слуга Богов, смиренно поглаживая наливающийся синяк в форме копыта на груди.
Вообще-то, с точки зрения Верда, эта смерть — лучшая из всех, что могли бы его ждать. Он подозревал, что вполне мог бы захлебнуться в луже после обмывания очередного заказа или схлопотать чем-нибудь тяжёлым по темечку, неосторожно похваставшись отяжелевшим кошелём. Мог насмерть замёрзнуть в сугробе, если бы Талла не спрятала его от лютой метели. А так… со старым не-другом, которого уже и не чаял увидеть, с мечом, что уже не раз и не два выручал наёмника, с девушкой, ради которой, пожалуй, не так уж и страшно лечь костьми. Почему бы и нет?
Шварги, между тем, наступали. Припав на передние лапы, сильно втягивая воздух ноздрями, утробно, голодно рыча. Они не пытались взять храм в кольцо. Не то были слишком глупы для этого, не то, напротив, понимали, что без лошадей людям всё равно не сбежать. Лёгкий снежок кружился над их тощими спинами, оседал на выпирающие хребты, на морды.
Ведомая ветром, шаловливая, серебристая искра в последний момент изменила направление и влетела в глаз хищнику с разодранным ухом. И он вдруг подскочил, как ужаленный, закружился на месте, взвыл глуше и страшнее волка, заскрёб глазницы чёрными когтями, пытаясь выдрать случайную крупинку волшебства. Крадущийся рядом шварг рыкнул на него, но подранок в бешенстве бросился на собрата, вцепился в загривок. Так бы и покатились по едва успевшему нападать снегу, если бы собратья не поставили на место, не рванули за шкуру поскуливающего одноуха.
— Кажется, я знаю, что делать.
Санторий понимающе переглянулся с колдуньей, а Верд тяжело вздохнул: героическая смерть снова откладывалась.
— Я всех спасу! — объявила Талла с таким видом, словно репетировала, по меньшей мере, час ежедневно.
— Куда? — охотник поймал её за шкирку и притянул обратно. — Отсюда колдуй. Может, и не поможет ещё.
— А, нас же тогда всё равно всех скушают, — легкомысленно отмахнулась дурная.
Она улыбнулась: играть собралась, не иначе. Жизнью так не рискуют. Ни капли страха в девчонке, ни толики сомнения. Только любопытство. Она перенесла одну ногу через остов разрушенного храма, вторую…
— Да чтоб тебя! — выругался охотник, не в силах больше стоять на месте. Да, проку от него немного. Что меч, что кулак не нанесут вреда неубиваемым тварям, лишь их собственные клыки. Но пустить ненормальную туда одну… Фигушки! Не тому учили воина, которым он был когда-то!
— Верд! — предостерегающе прошипел Санни. Он бы сбежал. Он всегда бежит. А вот Верд не станет.
— Ты со мной пойдёшь? — сверкнули синие глаза.
— Убьёшься же иначе, — буркнул охотник, щурясь на прижавших уши хищников.
— Это я могу, — подтвердила колдунья, ощупью находя его ладонь.
Наёмник сжал маленькую хрупкую ладошку и почему-то вдруг сам поверил, что из этой сумасшедшей затеи может что-то получиться.
Позади зашуршали, разъезжаясь под ногами, обломки камней. Озираясь и стуча зубами, Санни догнал их и проворчал:
— Убьюсь, — обернусь бестелесным духом и буду вам ночами являться!
— Тебя утешит, если я скажу, что мы все тут подохнем? — покосился на него Верд.
— Да, вполне, — согласился Санторий и встал рядом, не решаясь, но явно тоже желая в кого-нибудь вцепиться.
Голодные, выпускающие сквозь сжатые зубы бурлящую внутри ненависть, не имеющие ничего общего с живыми существами, шварги стояли перед ними. Как войско раскопавшихся мертвецов, полуразложившиеся, всклокоченные. Клыки их скрежетали, точно уже сейчас рвали на части свежую мягкую плоть.
На несколько секунд они замерли: шутка ли, люди, которым полагалось бы сверкать пятками, не убегали, а шли навстречу.
Затишье перед бурей, миг спокойствия перед ураганом. И он закончился.
Шварги бросились вперёд, в мгновение ока преодолевая то небольшое расстояние, что разделяло их с жертвами.
Талла отпустила Верда и сложила ладони лодочкой, зажмурившись так сильно, словно надеялась, что хищники исчезнут, как только она перестанет их видеть. Мужчины обнажили оружие, Санни завистливо покосился на меч приятеля, сравнив его размеры с собственным ножичком. Секунды растягивались, как струны, и точно так же дрожали, гудели, грозя лопнуть.
Вожак закончил бег размашистым прыжком, вытянув лапы и направив их в грудь самому большому и опасному из людей. Верд взмахнул клинком, прорезая рыжую шкуру, и одновременно с брызгами красного полетело серебро.
Искры, всполохи, светлячки… Они фонтаном, чистой родниковой водой вспархивали с ладоней Таллы и вплетались в хоровод снежинок.
Дурная.
Красивая.
Нежная.
Невероятная.
Движения сумасшедшим танцем метели завораживали и затягивали. Верд не отрывал взгляда от несущихся к ним шваргов, чувствовал сопротивление клинка, проходящего сквозь жёсткую шкуру, но лишь ненадолго задерживающего нежить, краем глаза отмечал, что и Санни, оберегающий второй бок колдуньи, пока тоже держался. Охотник сражался, как не сражался никогда. Потому что мог. Потому что было за кого. Потому что рядом стояла, разбрасывая искры магии, Она.
Ветер подхватил снег, закружил вихрем, смешивая с обрывками серебристых нитей, и стих. Медленно, опасливо россыпь серебра опустилась на почву.
Шварги поджали хвосты и глухо взвыли, зарычали, закашлялись, пытаясь отрыгнуть, выплюнуть волшебные снежинки. А те, легче пера, быстрее вьюги, ныряли к ним в ноздри, падали на глаза, жгли языки… Забыв про добычу, твари принялись кататься по земле, разрывая чёрными когтями рыжие шкуры. Свои, чужие… Кто там попадётся?
Взмах меча, ещё взмах, росчерк ножа Сантория: мужчины зорко следили, чтобы ни один из монстров в исступлении не поранил колдунью. А тем уже и дела нет до троицы. Обезумевшие, мечущиеся, рычащие и готовые вывернуться наизнанку, они рыли твердь и бросались друг на друга.