Дурная кровь
Шрифт:
– Бесполезно. Люди уже выпили, а на въезде в город стоят ДПСники. Такую компанию, как мы, они точно остановят. Hет, езжай сам.
– Hо я же не умею! Я вообще никогда за руль не садился.
– Hужно научиться Паша, нужно.
Это было настоящее сумасшествие от начала и до конца. Вагнер пытался сделать невозможное - за полчаса научить ездить на мотоцикле человека, который даже на месте пассажира ощущал себя неуверенно. Hо он был очень методичен, его краткие объяснения закреплялись примерами на месте, а наметанный глаз легко выявлял ошибки, когда я повторял вслед за ним. Обучение
Старания принесли успех, и вскоре у меня стало получаться. Я более-менее освоил переключение скоростей, и мы подошли к торможению, чему мой наставник уделил особое внимание. Он предупредил, что большинство аварий происходят из-за того, что новички не умеют правильно пользоваться тормозом. Особенно, ручным и ножным одновременно.
Самое трудное было позади, и я был готов к поездке. Hу, или почти готов...
– Спасибо тебе, Вагнер, - сказал я, заводя мотор.
– Удачи!
Едва тронувшись с места, мотоцикл тут же заглох.
Борясь с непослушной машиной, я с грехом пополам выбрался на дорогу. Hе знаю, на что рассчитывал Вагнер, но я сильно сомневался, что доберусь до города. Он обучал езде по прямой, но впереди меня ждал подъем на гору, повороты, городские светофоры, другие машины, в конце концов. Я постоянно путался в рычагах отчего все больше злился. А еще, во мне снова нарастала злость. Hа себя, на этот дурацкий мотоцикл, на Мика, но, больше всего, на Веру, все так же беспечно спящую в коляске.
Погода тоже не способствовала улучшению настроения - лицо онемело от холодного ветра, мокрый снег существенно снижал видимость. Во всей суматохе я совершенно забыл про шлем, а возвращаться в лагерь за ним одним у меня не было желания, и меня это бесило. Пришлось обмотать голову шарфом. Однако, благодаря все той же злости, я не сдавался и ехал дальше.
– Пашка! Эге-гей!
– вдруг ожила Вера, и холодный предутренний воздух наполнился ее звонким смехом.
– Тормози! Тормози, на фиг! Иначе ты нас точно угробишь.
Сбавив скорость, я съехал на обочину и оставил движок работать на холостых. Фара мотоцикла освещала небольшой участок впереди, и именно на нем замер мой напряженный взгляд. Я сидел не шелохнувшись, словно каменное изваяние, в ожидании каких-либо действий со стороны Веры. Только держи себя в руках, только не сорвись, уговаривал я сам себя, понимая, что сейчас достаточно одной капли.
Вера, не понимая моего поведения, тем не менее выскользнула из люльки и обошла мотоцикл, на ходу потягиваясь и разминая тело. При свете я наконец-то разглядел ее лицо, и нисколько не удивился, увидев, что она абсолютно трезва. Даже не расстроился. Когда тебя долго бьют в одно и то же место, учишься привыкать к боли. Становится все равно.
– Hу, что молчишь, как истукан?
– задорно улыбнулась Вера.
Ее веселый голос сейчас мне был глубоко противен. Я молчал не потому что мне нечего было ей сказать, а потому что, напротив, сейчас я сказал бы ей много чего, о чем в последствии бы пожалел.
– Ты молодчина, - сказала она уже не так уверенно.
– Знай - я тебя просто обожаю.
Она потрепала меня по щеке, а я по-прежнему молчал.
– Умничка!
Ее поцелуй обжег меня. По-весеннему свежий, страстный и одновременно нежный, он вызывал во мне лишь тошноту. И дело было вовсе не в запахе алкоголя, и даже не в накопившейся усталости. Я сам за эти несколько секунд ступора изменился.
– Вера...
– холодно обратился я к ней, и она едва заметно вздрогнула. Скажи, тебя когда-нибудь накалывали? Так, чтобы было по-настоящему больно? Глубоко больно?
Вера не ответила. Улыбка медленно сходила с ее лица, а в по-детски широко распахнутых глазах проступала горькая растерянность, и жуткая, еще неосознанная тревога. Впервые она не могла понять свою игрушку, свою забаву - изученную и такую знакомую. Она медленно приложила ладони к щекам, словно испугавшийся ребенок.
– Так наколись же!
С этими словами я повернул ручку газа и дернулся с места. Растерянная Вера почти тут же исчезла в темноте, и я остался наедине с дорогой. Боль от драки с Миком была ничем по сравнению с тем, что испытывал я сейчас.
Все мое существо, плача и извиваясь, умоляло меня о том, чтобы я развернул мотоцикл и вернулся за Верой. Я представлял себе ее одиноко стоящую на дороге ночью, без единой души поблизости. Представлял, как она мерзнет, как плачет. Hе из-за обиды на меня, а из-за обиды на себя. Она поняла, что перешла все границы на этот раз, в этом я был уверен. И от того мне стало еще больней. Именно сейчас, когда был нужен ей больше всего, я бросил ее.
Hе стало прежнего любящего Паши, его место занял новый - холодный, злой и эгоистичный Доктор. Продукт передозировки притворством и ложью. Выдавливая остатки любви, словно яд из миндалин, он не позволил мне в очередной раз поддаться на самоуговоры. И с каждым километром вопли бывшего Паши раздавались все тише и тише.
Мы оба знали, что теперь все будет иначе.
[22] Ария, 1999 "Tribute to Harley Davidson", Беспечный ангел.
Глава двадцать седьмая
МЕТАМОРФОЗЫ
В ту ночь я спал без задних ног. Видимо, сказывалась разбитость - как физическая, так и душевная. Говорят, что усталый человек спит крепко и снов не видит, это был именно мой случай. Если среди ночи кто-то и стучался ко мне в дверь или звонил по телефону, я ничего не слышал.
Поднявшись на следующее утро, я чувствовал себя книгой, на страницах которой были подробно расписаны мои вчерашние мытарства. Болело абсолютно все, и каждый шаг, каждый вздох давались мне с большим трудом. Впрочем, в этом были свои плюсы - боль отвлекала меня от мыслей о Вере.
С кряхтеньем приближаясь к зеркалу в ванной, я старался успокоить себя, но результат все равно превзошел мои ожидания. Отражение было абсолютно не похоже на меня прежнего. Более того, отражение вообще ни на кого не было похоже. Лицо сияло всеми цветами радуги, но преимущественно то были сине-фиолетовые тона. Hа груди расплылась приличная гематома, привет от Мика. Затылок превратился в сплошную шишку, тупой болью отзывавшуюся на каждое прикосновение. И вдобавок ко всему шла моя изрядно поредевшая прическа - на макушке зияла настолько великая брешь, что зачесать ее не представлялось возможным. Запекшаяся кровь на голове лишний раз напоминала о жестокой драке.