Дурная примета
Шрифт:
— Меня освобождают, — шепнул он радостно сокамерникам, косясь на выводящего и забирая личные вещи, — на подписку о невыезде.
То обстоятельство, что впереди его ждет суд и приговор, если и не забылись совсем, то отступили далеко-далеко под напором радостного известия об освобождении из ИВС. Что значит — свобода! Это волшебное слово свобода!
— Разговорчики! — прикрикнул выводящий на Юрика. — Пошевеливайся!
— Привет знакомым на свободе передавай, — отозвался Сапа демонстративно, как бы назло вертухаю.
Крюк же почему-то промолчал. Как лежал, подложив обе руки под голову и глядя в потолок камеры, так и остался лежать. И только через полчаса после ухода Юрка произнес вслух:
— Наверное, зря я от адвоката отказался. Все понты проклятые!
— Ну, это ты брось, — отозвался Сапа со своих нар. — Жили по понятиям, и жить будем! Или ты за своим бизнесом и сладкой жизнью и о понятиях забыл?
— Не забыл. Но умные люди говорят, что это все сказки для дураков… Вроде ушедшего Юрика.
— Так говорят те, кто законов наших воровских не признает. Но мне на их слова — тьфу, и растереть!
Помолчали. Каждый думал о своем.
Посторонних ушей не было, и они могли говорить друг другу все, что заблаговолится, без какой-либо рисовки. Поэтому Крюк так был откровенен с Сапой.
— Что-то следак не идет? — вновь первым заговорил Крюк.
— А по мне — век бы его не видеть! Любой его приход — одни неприятности. И нервное волнение. А нервные клетки, как известно, не восстанавливаются…
— Хоть какая-то была бы определенность, не согласился с корешем Крюк. — А то, словно за яйца, подвешен. Ни в одну, ни в другую сторону. Хуже нет неопределенности!
— Ну, придет, и что ты ему скажешь? Не виноват! А он ответит, что у тебя было три ходки — и ни разу ты не был виноват, однако суд вину находил и срок назначал.
— Согласен. Но тогда хоть было не обидно: наказывали за то, что делал. А тут — клянусь на пидора — не резал я эту скотину Смирнова. Не резал. И в глаза не видел. Да, раньше грозил, что прибью. Грозил. Но не делал. Я об этом и следователю сказал, и операм говорил — не верят. Я рассказал, поверишь ли, с кем был и с кем пил, а потом и подрался. И они, кореша мои, знаю, это подтвердят… если уже подтвердили… А меня тут держат.
Сапа молчал, не прерывая монолога. Пусть дружок выговаривается, облегчает душу.
— Если бы меня обвинили в хулиганстве, в драке, то было бы понятно. Я этого и не отрицаю. А меня подозревают в покушении на убийство. Это же голимый червонец с учетом моей прежней трудовой деятельности. Червонец! — произнес он слово по слогам. И еще раз повторил: — Червонец!
Опять помолчали.
Исповедь кореша без всякой блатной шелухи, как исповедь любого обыкновенного человека, подействовала на Сапу.
«По-видимому, не врет. Какой смысл ему мне врать. Столько водяры вместе выпито, столько баб одних и тех же оттрахано! Так и изложим операм: не он. Не причастен. Но, может, знает: кто? Надо аккуратненько поспрашивать».
— Слушай, Крюк, не трави душу. Ни свою, ни мою. Может, все и обойдется. Сейчас не те времена, чтобы мокрое дело в нагляк шить. Ну, поволынят день-другой и отпустят.
— Сказал тоже: не те времена. Времена может и не те, но менты те же самые. И судьи — тоже…
— Может, результатов экспертизы ожидают. А получат, убедятся, что не ты, и отпустят. С тебя следы крови чужой брали?
— Брали. И с куртки, и с брюк, и окровавленную рубашку забрали… Ну и что? Им экспертизу подстроить, что два пальца обмочить. Своих-то, небось покрывают… Слышал о двух телках, задушенных или зарезанных м найденных в фонтане возле ДК?
— Да что-то такое слышал, — без особого интереса отозвался Сапа, но внутренне напрягся до предела, интуитивно почувствовав, что может услышать что-то сенсационное.
— Так вот, ребята поговаривают, что это дело рук мента. То ли участкового, то ли опера. Точно не помню… по пьяной лавочке базар был…
Поведав о пьяном базаре, Крюк задумался, по-видимому, стараясь вспомнить подробности.
Сапа, хоть и навострил ушки, но решил тоже молчать. Информация наклевывалась интересная. Алелин, работая еще в шестом отделе, нацеливал его на раскрытие этого двойного убийства. Он, Аркашка, пытался, но информации об этом факте не было. Одни вопросы стояли. И вот, когда уже и не ждал, и даже думать об этом забыл, что-то наметилось. Это мог быть и пустой треп кого-нибудь из подвыпившей «братвы», или просто злой оговор самого Крюка, как бывшего зэка и бывшего «бизнесмена», ненавидящего всю милицию.
«Сообщать или не сообщать куратору, — возникла дилемма перед Сапой, даже грамма заинтересованности не проявившего внешне к сенсационному сообщению Крюка. — Может быть пустышка, но может и премия. Впрочем, Алелин всегда говорил, что важна любая информация, даже самая что ни на есть фантастическая. Сообщу, — решил он для себя, — а там, что хотят, то пусть и делают».
— Сами творят беспредел, а на нормальных мужиков пытаются свалить, — после паузы продолжил Крюк. — Полный беспредел. Кто-то козлу горло чиркнул, а Крюк отдувайся. Как же, не один раз судимый. Сволочи, красноперые!
— Не говори, — вроде бы согласился Сапа с доводами дружка. — Слушай, а тебя не подставляют? Не подстава ли тут со стороны твоих друзей-бизнесменов?
Это был новый разворот событий. Крюк задумался: «А что? Друг говорит вполне резонно».
— Не знаю, не знаю… Как-то не подумал, — с долей заинтересованности и сомнения в голосе заговорил Крюк.
— А ты подумай. Может, кто-то из тех, кому ты деньги задолжал, или из тех, с кем ты водку хлестал, в том числе и в тот вечере или в ту ночь, — уклонился от уточнения даты Сапа, — сам сделал, а тебя подставил? А? Разве мало такого было?