Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
15 лет, до замужества. С тех пор я поняла, что своя кровать – это великая вещь, ей
передается что-то от индивидуальности хозяина, это его друг, его дом. Диваны, высокие, низкие, со спинками, без спинок, клеенчатые и кретоновые, с клопами и без клопов
мерещатся мне, определяя каждый отдельный этап моей жизни».
«При большой взаимной любви первое стирается, второе прощается, и последующая
реакция часто еще обостряет любовь. Но вот на моем опыте я убедилась, что
катастрофичен
оскорбляет другую, не понимая, в чем дело. Часто задается вопрос: «Да что же тут
оскорбительного? Неужели я не имею права так говорить и так поступать?». Тут пропасть, и подать руки через нее невозможно. Все это не мешает человеку быть умным,
образованным, просто даже эрудитом и культурным с общепринятой точки зрения. И
душевно люди эти совсем не плохие, но какое у них мещанское представление о мужской
порядочности и благородстве. Причина кроется, по всей вероятности, во взгляде на
женщину, которую даже при большом чувстве считают низшим существом. Никогда не
забуду моментов пережитых унижений»!
« Я стараюсь извлечь пользу из примера деда и, остро реагируя на неизбежные в жизни
удары самолюбия, беру себя в руки, чтобы не перехватить через край. Не знаю, как у моих
предков, но у меня в той же степени развито и чувство благодарности.
Е. Б. Белодубровский
Воспоминания Евгении Алексеевны Вейтбрехт, которые она посвятила своему внуку
Андрею Черкасову
«Сказал свое слово – иди»
Арабское изречение
«Для того, чтобы писать свои воспоминания, вовсе не надо быть ни великим мужем, ни
знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным мужем, – для этого
достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и
сколько-нибудь уметь рассказывать».
Герцен – «Былое и думы»
1. Детство
Дед мой по отцу Петр Бонифациевич Борейша был родом из мелкопоместных польско-
литовских дворян Могилевской губернии. Человек большой воли, умный, энергичный, он, как говорят англичане, «сам себя сделал» (self-made man). Начав с маленькой службы в
канцелярии, он в чине действительного статского советника дошел до крупной должности
товарища министра путей сообщения. На сохранившейся фотографии он снят с лентой
через плечо и звездой на груди. Дед сам изучил французский язык и владел им в
совершенстве. В его родовом имении сохранилась собранная им большая библиотека
французской
Николай I, высоко ценивший деда, как исключительно честного, энергичного работника, нашел всетаки возможным кровно оскорбить его, отдав выговор в приказе за проступок, ошибочно ему приписанный. Дед немедленно подал прошение об отставке и отбыл в свое
имение ( Журавка, Могилевской губернии).
Когда дело разъяснилось, государь, узнав об отъезде деда, командировал ему вдогонку
курьера с письмом, в котором сообщал, что ошибочный выговор снят, и он просит его
вернуться к работе. Железных дорог еще не было, тысячу верст спешно проскакал курьер
на почтовых. Он застал деда уже в Журавке. Ответ был письменный. Дед благодарил за
снятие выговора, но категорически отказался вернуться к работе. На коленях, в слезах
тщетно умоляла его наша бабушка согласиться. Он остался непреклонным. Рассказывая об
этом случае, отец добавлял, что как предшественники деда, так и его преемники по работе
наживали громадные деньги, а он ушел с чистыми руками, ушел полный сил и энергии, обрекая себя на бездействие. Думается, что за свою последующую долгую жизнь он не раз
пожалел о своем поступке.
Отец наследовал от деда такую же исключительную уязвимость и передал ее мне. Я
стараюсь извлечь пользу из примера деда и, остро реагируя на неизбежные в жизни удары
самолюбия, беру себя в руки, чтобы не перехватить через край. Не знаю, как у моих
предков, но у меня в той же степени развито и чувство благодарности.
От двух браков у деда было 18 детей. Отец мой родился внебрачным ребенком от
гувернантки (голландки по национальности), на которой дед женился, образовав вторую
семью. Я лично знала только двух своих дядей: Исидора Петровича – юриста по
образованию, много лет занимавшего должность заведующего канцелярией попечителя
СанктПетербургского учебного округа (с ним и его семьей я была очень связана всю
жизнь) и Павла Петровича. Последний был полицмейстером Зимнего дворца, имел там
прекрасную квартиру с окнами на набережную. Он был младший и любимый сын своей
матери, которая, овдовев, жила вместе с ним. Отец с презрением относился к должности
дяди Павлуши. Навещая мать, он никогда не выходил за пределы ее комнаты. Лет в 67 я
один раз с мачехой была в гостях у дяди и познакомилась с бабушкой. В черном шелковом
платье, с кружевным чепцом на голове, очень старая, она сидела в кресле у венецианского
окна, к которому вели две ступеньки.