Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
бутерброды. Жили они очень богато. Мы с двоюродной сестрой, бедные девушки,
однажды были приглашены к ним на бал. Подруги Маруси – графини и княжны в
роскошных бальных туалетах, исключительно французская речь, котильон с ценными
подарками, чудесный ужин – все ослепляло нас, все было похоже на сказку. Но мы,
«золушки» в простеньких платьях, чувствовали себя не ко двору, униженными. Гордо
решили, что мы никогда больше не пойдем. Кстати, нас больше и не приглашали.
балы прекратились – лишний раз подтвердилось, что не в богатстве счастье – семье
готовился страшный удар. За Марусей отец давал миллион приданого, в 17 лет она была
невестой некоего Лядова. Он торопился с женитьбой, но ввиду молодости невесты
родители решили отложить свадьбу на год. Маруся заболела брюшным тифом. Около нее
были все лучшие врачи. Спешно вызвали знаменитого Захарьина . из Москвы. Ее
невероятная тучность способствовала ускоренному течению болезни. Спасти ее не
удалось. Через несколько месяцев после ее кончины умерла и ее мать, она отравилась.
Петр Антонович не надолго пережил свою семью. Богатство его перешло по завещанию к
семье Саловых, родных жены.
Жених покойной Маруси, Лядов, женился через несколько лет на дочери ловчего царской
охоты Диц. Семья Дицов . жила в Гатчине, две дочери – белорозовые хорошенькие
блондинки с длинными косами – учились в гимназии, были двумя классами младше меня.
Это они принадлежали к дворцовой аристократии, приезжали и уезжали из гимназии на
казенных лошадях. Много шуму наделал в Гатчине несчастный случай с их братом. Он
был разорван насмерть охотничьими собаками царской охоты.
«Дядя Пьер», как мы его называли, хлопотал о присвоении ему княжеского титула его
матери, заказал генеалогическое дерево нашего рода, на котором точно было указано, что
мы происходим от литовского короля Ягелло. Я недавно слыхала, что на этого предка
претендуют все литовцы, интересующиеся своим происхождением.
Живя до 16 лет в Гатчине, я только слышала о Петре Антоновиче, но никогда его не
видела. За время пребывания в Петербурге в конце 90-х годов, я была у него несколько раз
до и после смерти жены и дочери. Узнав, что я выхожу замуж, дядя Пьер вызвал меня к
себе и объявил, что дарит мне тысячу рублей на обзаведение, но очевидно забыл, потому
что этих денег я никогда не получила, напоминать об обещании я не считала возможным.
Насколько помню, умер он в 1902 г. В его завещании я и мои три брата фигурировали как
наследники на случай остатков, которых не оказалось. Уже совсем недавно мне пришлось
столкнуться с жителями поселка, соседнего с его усадьбой Лози. Деды,
собирались дети соседних деревень на обед и уносили с собой пакеты с подарками и
сладостями. После кончины дочери Маруси он выделил капитал на постройку здания и
содержание женской школы с общежитием для 209 девочек соседних деревень. В память
дочери она называлась Марьинской. Окончившие школу получали звание
преподавательниц сельских школ. Сейчас в большом здании бывшей школы оборудован
техникум. После смерти жены там же, в память ее, построил церковь. При церкви
находится склеп, в котором похоронены его дочь, жена и он сам.
Отец мой, как незаконнорожденный, был записан мещанином, получив фамилию и
отчество отца. Это дикое обстоятельство, выделявшее его из большой семьи братьев и
сестер, унижало и оскорбляло самолюбивого мальчика.
Рассматривая его жизнь из далекого прошлого, я нахожу, что он вообще был «неудачник».
На заключительных экзаменах Института инженеров путей сообщения он получил «3» по
черчению и отказался взять диплом второй степени. Поступил на физико-математический
факультет Университета. В период занятий страстно увлекся естественными науками. Во
время каникул много времени проводил заграницей, составлял гербарии и коллекции
бабочек и жуков. По окончании Университета отец взял место преподавателя
естествоведения в Гатчинском сиротском институте. (в то время там были повышенные
ставки). Богатый наглядный материал помогал ему поддерживать интерес на уроках.
Он картавил и как-то раз заявил, войдя в класс: «Мальчики, сегодня я принес показать вам
кообочку в звеуушке». Дети подхватили его рассеянную обмолвку и стали звать его
«кообочкой в звеуушке», а потом и просто «звеуушкой». Очевидно, дело у него не пошло, потому что он вскоре перешел на преподавание математики в старших классах. В
1890 году он отпраздновал свой 25-летний служебный юбилей, а на следующий год его не
стало. Он не любил своей работы. Вспоминаются два данных мне его завета: «Никогда не
носи корсета», «Никогда не берись за преподавательское дело». Жизнь маленького
захолустного городка с патриархальным укладом, субботними картами и обильной
выпивкой тоже не могла дать ему удовлетворения.
Флобер где-то советует: «Взберемся как можно выше на нашу башню из слоновой кости, на последнюю ступеньку, одной ступенькой ниже звезд. Там иногда холодно, но это не