Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
Наташи и всем своим видом демонстрировала возмущение. Николай Арнольдович после
некоторого колебания присоединился к няне и Наташе. Они образовали партию
внутреннего протеста. И только мы с врачем считали необходимым во чтобы то ни стало
выполнить задание. Николай Арнольдович, как более сильный, держал Наташины ноги,
мы с няней – руки. В рот был вставлен прибор, разжимающий зубы. Няня, испуганная не
меньше Наташи, кричала не переставая: «Матка боска ченстоховка, змилуйся
Наташа, чувствуя, что няня хочет спасти ее, когда только могла, кричала вместе с ней:
«Матка боска ченстоховка!». Наконец, пломбирование было закончено. Я опустилась на
ближайший стул, мне сделалось дурно. Доктор спешно дал мне валериановых капель.
Затем в полном изнеможении стал готовить лекарство уже для себя – у него начался
припадок сердцебиения.
33
Объявление войны с Японией в 1904 году застало нас в лагерях. Сохранилось мое письмо
от 7 июня того года, написанное мачехе из лагеря – Ораны. В нем я сообщаю, что
Николай Арнольдович уxодит на войну, и прошу ее узнать о больнице в Петербурге, где
жены военных рожают даром. Затем пишу, что мы спешно возвращаемся в Олиту, откуда
бригада через две-три недели уходит на Восток. Думаю ехать в Петербург, не знаю, поедет
ли няня Франя, так как ее сестра и мать против ее отъезда. (Наша няня Франя была вдова и
имела двух детей). Тетя Екатерина Ивановна зовет меня в Петербург, но откровенно
пишет, что они живут очень тесно, и она не сумеет приютить меня с двумя детьми и няней.
За эти годы мой дядя – Исидор Петрович вышел в отставку, и из громадной казенной
квартиры в малом здании Технологического института семья переехала на частную
квартиру. Им обещают дать помещение побольше в Доме графа Шувалова , дела для
которого дядя вел в течение многих лет, но это еще не выяснено. Жалуюсь, что дают
только 500 рублей подъемных, а Николаю Арнольдовичу необходимо купить вещей на
300 рублей. Письмо очень мужественное, бодрое, несмотря на семь месяцев беременности
и предстоящую разлуку с мужем – его и наш отъезд из Олиты через двадцать дней и все
главные жизненные вопросы, висящие в воздухе. Но все устроилось как нельзя лучше.
Борейшы к моему приезду успели переехать в новую квартиру (Моховая, 10), в шесть
комнат, из которых большую, солнечную они выделили для моих детей. Франя поехала со
мной после того, как я обещала матери высылать ежемесячно большую часть няниного
жалованья. Вполне благополучно разрешился и вопрос о больнице.
В июле мы с Николаем Арнольдовичем, распродав часть вещей, а остальные отправив в
Петербург, выехали
то станции Николай Арнольдович должен был оставить нас и пересесть в воинский поезд.
Как тяжела была для меня разлука с горячо любимым мужем. В течение неопределенно
долгого времени нас будет разделять расстояние в 10.000 верст. А что еще страшнее всего
– вернется ли он? Расставались мы ночью, наш петербургский поезд стоял на станции
полчаса. Николай Арнольдович, несмотря на всю тяжесть разлуки, вспомнил, что на этой
станции, говорят, бывают вкусные бифштексы, и отправился в буфет. Я тогда подумала, как по-разному переживают тяжелые минуты мужчины и женщины. Мы простились.
Поезд тронулся, и я осталась в купе одна со спящими Наташей и няней. Какими
безумными, отчаянными слезами проплакала я всю ночь. Но эти слезы оказались для меня
также благодетельными, как гроза в природе. Подъезжая к Петербургу, я была, как всегда, бодрой, мужественной и внешне покойной. Жалость к себе я всю жизнь ненавидела и
потому старалась сохранять наружное спокойствие, как бы тяжело ни было у меня на
душе. Я только просила всех окружающих никогда не спрашивать меня, есть ли известия
от Николая Арнольдовича. Никогда больше не плакала и никому не жаловалась, если
долго не было вестей. Письма и телеграммы получались постоянно, но, конечно, на таком
большом пути бывали задержки, иногда мучительные.
Громадным утешением для меня было рождение желанного второго ребенка Олечки.
Необычайно тяжелые первые рода, послеродовая инвалидность в течение полугода не
дали мне полноценного ощущения материнства. Все это пришло только со вторым
ребенком. Приветливая, жизнерадостная, вся в локонах, румяная, Олечка была полна
детского обаяния. Это была общая любимица. Красивая Наташа, избалованная няниной
самоотверженной любовью, отличалась первые голы детскими капризами и
настойчивостью. Ей было четыре-пять лет, когда она, рослая, здоровая девочка, требовала
во время прогулки, чтобы крошечного роста няня несла ее на руках. Когда та
протестовала, говорила, что «ты большая, должна сама ходить», – она садилась на тротуар, и ни с места. Кругом собиралась толпа, спрашивали, что с девочкой, думая, что няня ее
обижает. И побежденной Фране приходилось все-таки брать ее на руки и нести девочку
почти одного с ней роста.
Нам, женам офицеров, очень долго не выдавали жалованья за мужей. Жить становилось
все труднее. Бесконечные хождения в Главный Штаб не помогали. Потеряв терпение, я