Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
написала об этой возмутительной задержке письмо в газету «Новое время» и подписала
«жена офицера». Письмо было напечатано, деньги были немедленно выплачены.
Моя жизнь в семье Борейш протекала спокойно. Родные относились с сочувствием к
моему положению. Мой двоюродный брат Всеволод Исидорович, студент-юрист,
прекрасный музыкант-самоучка, увлекался в то время оперой «Пиковая дама». Почти
каждый вечер он садился за рояль и играл оперу подряд, исполнял все мужские партии, доставляя
опера прочно ассоциировалась у меня со временем, полным тревоги и неопределенности.
Под чудесную музыку я мечтала о встрече с любимым мужем и, вся ушедшая в своих
дорогих малюток, обшивала их. Провокацию Гапона, избиение мирных рабочих у
Зимнего дворца вся наша семья пережила с большим возмущением. Но я тогда кормила
Олечку и боялась нос показать на улицу, чтоб не попасть в какую-нибудь передрягу и не
оставить дочку голодной.
Летом родители Николая Арнольдовича наняли для меня на рижском взморье в
Майоренгофе, рядом с собой, маленькую дачку, где я и провела под их крылышком лето
1905 года. В августе для всех неожиданно пришло известие о мире. Когда я услышала эту
радостную весть, внезапно нахлынувшее счастье вызвало у меня слезы из глаз.
34
31 декабря 1905 года Николай Арнольдович вернулся к своей семье. Что это была за
встреча после полуторагодовой разлуки и неутолимой тоски друг по друге! Я просила
своих родных устроить так, чтобы первый момент нашего долгожданного свидания
прошел без свидетелей. Жизнь редко балует нас такими светлыми душевными
праздниками. Спустя несколько минут в комнату вошли наши дети. Олечке завязали
большой бант на кудрявой, золотистой головке, и пятилетняя Наташа торжественно
подвела ее за ручку к отцу со словами: «А вот наша роскошь». Он схватил их обеих в
объятия и долго не мог налюбоваться, так милы были они обе.
За время войны Николай Арнольдович, благодаря своим исключительным рабочим
качествам – добросовестности, точности, исполнительности – получил повышение по
службе. Он был назначен адьютантом командующего войсками Петербургского
Военного округа, генерала К.П. Фандерфлита . Этим назначением определилась наша
дальнейшая судьба. Сразу по возвращении в Петербург Николай Арнольдович поступил
на службу в Главное Артиллерийское управление и, как замечательный работник, быстро
дошел до начальника отделения. Получение должности в Главном Артиллерийском
управлении, наверное, прошло не без участия Фандерфлита. Он очень полюбил
Николая Арнольдовича.
в 1919 год) он был нашим частым и любимым гостем. У него было длинное, породистое
лицо с большой седой бородой и какие-то по-детски ясные, добрые голубые глаза. Совсем
в другом роде была его супруга. Ее воспитала гувернантка-англичанка, она прекрасно
владела английским языком. Маленькая, сухопарая, с крошечным носиком, тонкими всегда
поджатыми губами, по душевной сухости и скупости, была противоположностью своего
обаятельного мужа.
Используя в качестве предлога его болезни, она заставляла его подчиняться мучительно-
строгой диете. Родные говорили попросту, что она морила его голодом. Раз как-то мы с
мужем были у них в гостях, и я позволила себе вольнодумно возмутиться бесправным
положением евреев в России. Она резко оборвала меня, поджав еще больше свои злые, тонкие губы. Константин Петрович потом ласково попенял мне: «Не говорите так в
присутствии моей жены, она очень нетерпима в этих вопросах». Из дальнейших его слов я
поняла, что эта старушка далеко не безвредная, в ее руках сосредоточены большие связи, а
отсюда и большая власть, и что карьере моего мужа может грозить опасность. Стоило
быть осторожнее. Племянник генерала Фандерфлита, в честь дяди названный
Константином, был женат на Вере Ивашевой. Упоминая о нем, Константин Петрович
всегда сокрушенно качал головой, как бы говоря: «Экий беспутный малый!».
Пришла революция, а с ней и голодные 1918-1919 годы. Я как-то зашла к Фандерфлиту. У
них была еще громадная, роскошно обставленная квартира. Насколько я помню,
Константин Петрович в эти годы был уже в отставке. Оба они голодали, не умели или не
желали использовать свои драгоценные вещи, обменивая их на продукты. Особенно плох
был Константин Петрович, он уже не вставал с постели. Она, оберегая его здоровье, все
еще мучила его диетой. Я просила моего брата-врача зайти к ним посмотреть больного и
прописать ему дополнительный паек. Брат, очарованный стариком, проделал это несколько
раз, продлив, а, возможно, только скрасив последние дни умирающего. Как-то раз, когда я
принесла провизию по рецепту для ее мужа, мм Фандерфлит сняла со стены в передней
две плохоньких олеографии и просила передать их в благодарность моему брату. После
смерти мужа она стала давать уроки английского языка, занималась она и с моей младшей
дочерью, между прочим, просила меня взять ее жить в мою семью, но я не могла этого
сделать. Еще несколько лет в районе Сергиевской и Фурштадской улиц можно было