Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
машинки или читал вслух, когда я шила на руках. Он часто мне говорил, что нашел во мне
свой идеал женщины. О предполагаемой женитьбе я никогда его не спрашивала. Милая
Верочка с длинной косой скоро покинула Олиту. Разразилась японская война, и 43я
бригада была отправлена на Дальний Восток. По окончании войны, года через два после
того, как мы с Николаем Арнольдовичем окончательно основались в Петербурге, на нашем
горизонте опять появился благополучно отвоевавший
материально очень тяжело. Я была целиком привязана к дому. У Николая Арнольдовича
были вечерние занятия на службе, и я много времени проводила в одиночестве. Карагодин
устроился у нас обедать, и мы с ним часто уютно по-олитски коротали вечера. Я не
задумывалась над восторженным отношением ко мне, и все, что он говорил по моему
поводу, принимала как привычное и должное. Я была до краев полна заботами и любовью
к детям и мужу. Карагодин как-то дополнял то, чего мне не хватало в Николае
Арнольдовиче, но ни малейшим образом не занял его места в моей жизни.
Но вот пробил час, когда выяснилась невозможность продолжать наши отношения. С
Борисом Ивановичем в том виде, как мне хотелось. Все оборвалось сразу и навсегда. В тот
незабываемый вечер Карагодин читал мне вслух нашумевший в то время роман Куприна
«Поединок». В квартире царила тишина, дети и няня спали. Николай Арнольдович никогда
не возвращался с вечерней работы раньше 11 часов. Я шила и с наслаждением слушала
хорошую передачу Борисом Ивановичем этого чудесного произведения. И вдруг я
почувствовала, что голос Бориса Ивановича как-то странно прерывается, он стал тяжело
дышать. Отбросив книгу, он вскочил в рост и быстро зашагал по комнате. Его волнение
передалось мне, наружно я окаменела, но машинально продолжала шить, т.е. втыкала
иголку куда попало. Вся эта сцена закончилась очень быстро. Карагодин остановился
передо мной и очень бледный, с горящими глазами проговорил, задыхаясь: «Я дышу так
всегда, когда волнуюсь, а волнуюсь я потому, что хочу сказать вам: я вас люблю и знаю, что безнадежно». Через минуту входная дверь захлопнулась за Борисом Ивановичем, и я
никогда в жизни больше его не видела.
У Карагодина была сестра, значительно его старше. Он рано лишился родителей, и эта
сестра воспитала его. Она приезжала к нему в Петербург, и он познакомил нас с ней.
Директор женской гимназии где-то на юге, она была на редкость для того времени
культурная, образованная женщина. К брату она относилась с чисто материнской
нежностью.
На другой день после описанного вечера Карагодин пришел на службу к Николаю
Арнольдовичу
телеграмму от сестры, серьезно заболевшей, и вечером того же дня уезжает к ней. В
Петербург Борис Иванович больше не вернулся, он перевелся на работу в город, где жила
его сестра.
Через год Николай Арнольдович как-то случайно узнал, что наш друг умер. Как и при
каких обстоятельствах – нам выяснить не удалось. В этот период я чувствовала себя
настолько физически плохо (у меня началось легочное заболевание), что как-то мало
реагировала на весь этот инцидент. Николай Арнольдович узнал о нем много позднее.
Несколько раз в жизни я перечитывала «Поединок» и всегда с некоторым содроганием
вспоминала при этом нашу маленькую гостиную, нас с Борисом Ивановичем около стола с
керосиновой лампой и всю бурную сцену, которая разразилась так для меня неожиданно.
В 1910 году Николай Арнольдович получил очень хорошую казенную квартиру в пять
комнат на углу Сергиевской ул. и Воскресенского проспекта, совсем близко от
Таврического сада. В квартире было оборудовано электрическое освещение, была и
ванная, квартира отапливалась казенными дровами. Все это, вместе с прибавкой
жалования и определением Наташи в институт, дало нам возможность вздохнуть свободно
и обеспечить образование детей.
37
Каждую весну с 1910 по 1914 год включительно, как только дети заканчивали учебу, я
отправлялась с ними и с няней в Журавку. Мы жили там в прекрасных экономических
условиях. Покупать приходилось только сахар и пшеничную муку. Все остальное, по
условиям контракта, давал нам арендатор. Дорога в Журавку с тремя детьми даже во
втором классе (на чем всегда настаивал Николай Арнольдович) была необычайно тяжела.
Только на третьи сутки добирались мы до места назначения. В Динабурге (теперь Двинск) приходилось ночью проделывать две пересадки. Няня Франя, всегда такая деятельная, не
переносила езды по железной дороге и очень быстро заболевала мигренью и делалась не
помощью, а обузой. Но зато как полноценна была жизнь детей в Журавке! Они принимали
участие во всех полевых работах вокруг дома, ездили верхом и в телегах. Играя с
крестьянскими детьми, наши дочушки значительно пополняли свой лексикон словами
белорусскими и просто ругательными. Но по возвращении в город все эти изречения,
оставаясь без употребления, быстро забывались. В саду у них был крокет и гигантские
шаги. Два сада обеспечивали нас всевозможными фруктами. Последнее обстоятельство