Душа
Шрифт:
— Да… — Альбина вздохнула, — или мне сказали, что он умер. Эта сказала.
— То есть?
— Года через четыре я увидела на прогулке ребёнка, очень похожего на него.
— На него, это на твоего сына?
— Нет, на Дениса, — Альбина улыбнулась. — Рыжий, голубоглазый и с ушами как у Чебурашки. Такой же чебурашнутый.
— Денис — это твой, — я отчаянно подыскивала слово, — жених?
— Парень. Познакомились на дискотеке в лагере. Ему было семнадцать, мне — тринадцать, но я прибавила себе два года. После лагеря мы продолжали общаться.
— Он изнасиловал тебя?
— Нет. Я влюбилась в него по уши. Даже не заметила, как у меня живот вырос, а он уехал учиться в Москву и пропал. Меня часто тошнило, но я была худой как щепка и любила мешковатые футболки. Эта поздно поняла. Мы обе поздно поняли. А потом ребёнок умер, — Альбина занервничала, всё сильнее оттягивая пальцами волосы, — мне сказали, что он умер. Недоношенный, маленький…
— Постарайся вспомнить. — Я встала на ноги и приблизила руку к её голове. — Так это был похожий ребёнок или тот самый?
— Не знаю, временами я уже ничего не знаю. На прогулке стояла целая куча детей. С ними женщина. Я думала про детский сад, но выяснила, что они из приюта. Я потом видела эту воспитательницу там, но ребёнка нигде не было. Никто не знал такого рыжего, голубоглазого, чебурашнутого. Эта сказала, что мне привиделось, и иногда я думаю, что мне и правда привиделось. Он и сейчас снится мне. По утрам я часто слышу его плач.
Рассказ Альбины был путанным, временами бессвязным и сбивчивым, руки ходили ходуном, глаза бегали. Казалось, она и сама не знала, где заканчивалась правда и начиналась выдумка.
— Ты помнишь окно? — осторожно спросила я.
— Окно? — Альбина захныкала и потёрла виски. — Раньше я любила смотреть в окно. Особенно, если Денис приходил ко мне. Стекло было грязным, и я встала на подоконник. Я что-то увидела, может быть, того ребёнка, а потом оказалась на асфальте. Я не помню, как я там оказалась, иногда так бывает. Я оказываюсь где-то и всё. Я боюсь потеряться. Я очень боюсь однажды не найти дом.
— Поэтому ты везде ходишь за матерью?
— Эта ругается на меня и не разрешает говорить с незнакомцами. Она говорит, что я всегда должна быть с ней. Она и за тебя меня отругает…
Голос у Альбины начал меняться. Стал тонким и писклявым. Голова закачалась. Губы затряслись. С ней происходило что-то странное. Истерика? Приступ? Может, при жизни Альбина болела эпилепсией?
— Послушай, — сказала я, заставив её взглянуть на себя. — Я могу помочь тебе. Кажется, я знаю, где твой ребёнок.
— Значит, он всё-таки не умер?
Я покачала головой и погладила её волосы. Она никак не отреагировала на этот жест, скорее всего, даже не почувствовала.
— Он так же жив, как и мы с тобой…
Глава 13
Альбина озиралась по сторонам, пристально разглядывая то удаляющийся вокзал, то группу чересчур крикливых пассажиров с заднего сиденья. Как ни странно, но петь она не пыталась, деревья за окном не считала, из стороны в сторону не раскачивалась. Просто сидела, скрестив руки на груди, и думала о чём-то своём. Я чувствовала, насколько ей не по себе, чувствовала и боялась, что она вот-вот передумает и выпрыгнет из поезда, едва тот затормозит на первой более или менее жилой станции. Однако мои опасения не оправдались: каким-то волшебным образом Альбина сумела справиться с тревогой и даже улыбнулась мальчику лет пяти, сидящему в середине вагона.
— Первый раз в электричке? — спросила я скорее из вежливости, чем из любопытства, вспомнив похожий разговор с «Демидычем».
— Не первый. — Моя попутчица покачала головой и забралась на сиденье с ногами. — Мне приходилось ездить. С этой… До Москвы и Сочи поезда из Ч*** не идут. — Она помолчала, а потом запустила пальцы в волосы и перекинула длинную прядь на другую сторону. — А тебе какое море больше нравится: Чёрное, Средиземное или Азовское?
— Я не была на море. — Альбина округлила глаза — от удивления её брови взлетели вверх, и левая поднялась почти на полсантиметра выше, чем правая. В носу засвербило. Ромкины брови обладали такой же особенностью.
Так уж вышло, что на юг я действительно ни разу не ездила. Папиной зарплаты хватало только на безбедный отдых в деревне и хорошее обмундирование к новому учебному году, поэтому у меня всегда был красивый, цветной ранец, добротная одежда и тетради с яркими обложками в стиле «Зачарованных». Впрочем, по поводу невозможности попасть на море я никогда не расстраивалась, в отличие от Ромки, который был влюблён в волны с детства. После свадьбы он всё чаще заговаривал о Крыме и своём желании посетить Ласточкино гнездо и водопад Джур-Джур.
— В конце концов мы заслужили свадебное путешествие, — рассуждал он, расписывая достоинства южного солнца и воздуха. — Подкопим денег за лето. Прихватим «награбленное» со свадьбы и рванём на недельку в Евпаторию. Полежим на песочке, погреем старые кости.
Ромка успел побывать в Крыму целых два раза, в десять лет и в двенадцать, тогда его родители ещё жили вместе и были вполне счастливы, наверное, поэтому моего мужа так сильно и тянуло на юг. К желанию «погреть кости» примешивалась детская ностальгия.
— А знаешь, какое оно? — восторженно рассказывал он, когда мы лежали в обнимку на диване и смотрели на затухающие вечерние фонари через шторы.
— Ммм, синее?
— Ага, синее… — Ромка посмотрел на меня, как на дурочку и щёлкнул по носу. — У берега море светло-зелёное, чуть дальше ярко-голубое, а на глубине практически чёрное. А в камешках на мелководье плавают рыбки, маленькие и юркие. Я тебе обязательно поймаю одну. И раковину достану. Большую и рогатую.
— И медузу, и пальмовую веточку, и гроздь винограда…