Душехранитель
Шрифт:
— Ты не вертись, не вертись, горе мое, — порекомендовал подросток. — Дай-ка я посмотрю тебя! Это недолго, соскучиться не успеешь!
— Ой, ё-ё-ё! — успел вымолвить Гарик, и тут ему показалось, что он проваливается в какую-то бездну.
В этом совершенно непонятном состоянии он услыхал извне странное причитание:
— Аэкаие эссиита-еиллее гауиеидо даеэллииро диэфикулаанадатаа!
Темнота спала с глаз. Гарик потряс головой. Он сидел на полу. Лежащий на кровати, корчась от смеха, прищелкивал синюшными пальцами примотанных рук.
— Ты что, задом наперед говоришь? — обалдело спросил «экзорцист».
— Таапараецео леарее баока! — пренебрежительно и довольно резко откликнулся парень, хотя назвать резким неизвестный язык, на котором он изъяснялся, было бы неправильно. — В смысле, заткнись. Ты мне нужен, придурок. Приведи мне Ала… Александра, которого ты знаешь. Ты виделся с ним недавно. Он нужен мне.
— До свиданья! — придушенно мяукнул Гарик и кинулся было к выходу, но дверная ручка резко вырвалась у него из пальцев. Дверь хлопнула. Не зря, не зря примотали парня. Ужас что он мог бы натворить, будь у него развязаны руки! Гарик пожалел, что не сбежал из города сразу после звонка дядьки этого психа.
— Я не договорил еще! Или в вашем захолустном мирке теперь не обучают правилам вежливости? Слушай меня, нематода! Ты уже хочешь сбежать из города. Что ж, попытайся. Ты как раз немного не досидел, так досидишь. Мне нужен Ал, пока ты не приведешь его, я от тебя не отступлюсь, можешь быть уверен.
— Где я возьму его? — сдался Гарик, сожалея уже не только о побеге из тюрьмы, но и о собственном рождении.
— Это моя забота. Твое дело — рассказать ему обо мне и привести сюда.
— А если он не приедет?
— Мне всегда нужно будет повторять дважды, или ты научишься понимать слова, сказанные на твоем уродливом языке? Приедет он или нет — это моя забота. Но когда он приедет, ты должен привезти, принести, приволочь его сюда! Как ты будешь это делать — я не хочу знать. Для начала попробуй описать ему меня!
В этот момент черты подростка исказились. На Гарика взглянула такая страшная рожа, что он чуть не помер на месте. И было в этой роже что-то, что роднило ее с коровьим черепом: выпирающие длинные зубы, широкий лоб, подсвеченные красным провалы глазниц, еще что-то неуловимое и жуткое. Завоняло склепом…
— Запомнил фоторобот? — подросток ухмыльнулся. — А теперь иди! Кстати, мне тут скучно, так что пару раз тебе придется заглянуть ко мне на огонек. Смотри, фокус! — он щелкнул пальцами, и взорванная лампочка снова загорелась, давая какой-то странный, не электрический, свет. — Класс? Я еще круче могу. Приходи, покажу.
Гарик бежал от этой дачи сломя голову.
ЗА ДВАДЦАТЬ ТРИ ДНЯ...
— Он очень умен. Но ум его зол, — предсказательница Нереяросса сломала ветку, бросила ее в костер и поднялась. — Очень зол...
Голос ее
— Ум не может быть злым, — крикнул он вдогонку и пошел следом. — Жестким, жестоким, но не злым! Зло — от недоумия, пойми!.. Недоумие попускает отсутствие сердца и духа! Недоумие верит только в «здесь и сейчас»! Оно не знает «завтра», Нереяросса, оно не помнит «вчера»!
…Нереяросса по-прежнему не слышит и не хочет понимать его. Она снова запрыгивает на своего каурого, хлопает красавца-скакуна по шее. Конь дергает шкурой у нее под ладонью и прядет ушами. От него исходит неповторимый аромат — сколь же призывен этот запах для чад степей! И Нереяросса припадает лицом к жесткой гриве, вдыхает конский дух. В последний раз…
Все повторяется. Не высказанные когда-то слова не будут произнесены и сейчас: таков закон. Её не удержишь здесь. Не заставишь оглянуться... Не поедешь следом. Это уже было, есть и будет.
— Я сделаю круг и вернусь, — говорит Нереяросса и босыми пятками ударяет каурого в бока.
Она уже не вернется. Самое ужасное — знать это и переживать снова. Проклятье обеих реальностей, наложенное самим Временем — не злым, но жестоким...
Душа и сердце не помнят языка, на котором ты говорил. Им неведомы сотворенные руками приспособления, коими неоднократно пользовался ты на своем Пути. Узки или круглы были твои глаза, светлой или темной кожа — твоему «куарт» неизвестно, потому что неважно.
Дух и сердце помнят другое. Дым костра, завораживающее мерцание языков пламени, журчание воды, высоту неба, шорох песка, туманную зелень гор, причудливые кристаллы снежинок… Это не память рассудка, это переживет века, тысячелетия, вселенные… Все обратится в пепел и прах, все вернется на обод колеса, стремясь к тому, чтобы стать осью, а душа и сердце не забывают ничего из того, что важно…
Вот и его дух помнит, страдает, а сердце, как и прежде, рвется за Нереяроссой, хотя уже поздно. Ее сжигал огонь, опаляя молнией; топила вода, накрывая гигантской волной; уничтожал ветер, сбрасывая с горней вершины; хоронил камень, подставляя твердую грань под беззащитное тело; ядом своим убивала природа, насылая змей и демонов-пауков. Нет ничего, что не происходило бы с нею. Ни одна напасть не миновала стороной «куарт» Нереяроссы, а виной тому изначально был он, вернее, сердце его, которое не выдержало, его разум и дух, которые не совладали с порывом приземленной воли. Это было в незапамятные времена, однако уже ничего нельзя исправить. Лишь беспрекословно идти вперед и слепо нащупывать дорогу в зыбком болоте жизни.
Ноги ведут обратно к кибиткам, к догорающему в ночи костру. Тело и разум еще не знают и не могут знать...
Ему приходится мириться с неведением, притворяться, что все так же, как было тогда, впервые...
Луна пробежала по небосводу длинный путь — из одного созвездия в другое — прежде чем стало пора.
Каурый — взмыленный, со взглядом невольного убийцы — встретился ему у кургана. И снова сердце выпрыгивает из груди от отчаяния, и опять бунтует душа... И хочется кричать, рычать, проклинать всё и вся от бессилия.