Душеспасительная беседа
Шрифт:
Вера Павловна в строгом черном костюме с белой кружевной блузкой — к ее золотистым волосам он очень шел — казалась Георгию Николаевичу еще милее и соблазнительнее, чем днем.
Сначала поговорили о комбинате, о работе Веры Павловны там, причем Георгию Николаевичу попутно удалось узнать, что она не замужем. Затем последовал монолог Георгия Николаевича о его неудачной семейной жизни, об отсутствии духовного контакта с женой, о космическом холоде одиночества, в который погружена его бедная мужская душа.
Вера Павловна глядела на Георгия Николаевича с явным сочувствием и даже несколько раз назвала его «бедненьким». Пора
— Помните, у Толстого, когда Андрей Болконский увидел на балу Наташу Ростову, «вино ее прелести бросилось ему в голову». Кажется, так сказано у графа? Когда вы вошли ко мне в кабинет, я почувствовал примерно то же самое.
По наблюдениям Георгия Николаевича, фраза эта на женщин, с которыми он встречался, всегда действовала безотказно, и он ожидал, что и тут она сделает свое дело, но, к его большому удивлению, Вера Павловна осталась равнодушной к вину прелести Наташи Ростовой, которое бросилось в голову князю Болконскому. Напротив, в глубине ее глаз заиграла усмешка, и чтобы скрыть ее, она на какое-то мгновение опустила голову, а когда подняла снова, глаза ее выражали не то досаду, не то сожаление… Георгий Николаевич заметил это и даже подумал: «Э, да ты, видать, тонкая штучка», — но менять пластинку было уже нельзя, и она продолжала свое кружение.
Георгий Николаевич понимал, что говорит не то и не так, но остановиться не мог и все молол да молол свое явное «не то».
Выручила его сама Вера Павловна. Она освободила руку и, глядя на Георгия Николаевича так же пристально и в упор, сказала без тени смущения, очень серьезно и очень просто:
— Георгий Николаевич, милый, не надо об этом. Я чувствую, что я сама во всем виновата. Я дала вам повод думать обо мне… не хочу говорить — плохо, а… неверно, что ли. Я действительно мечтала с вами познакомиться… может быть, даже стать вашим другом. Ваша книга сыграла в моей жизни очень большую роль. Если бы не она, я, возможно, ушла бы из института и, наверное, испортила бы себе жизнь. Я вам так благодарна за то, что вы помогли мне найти свое призвание, свое место под солнцем. Не обижайтесь на меня, Георгий Николаевич, но ведь мы с вами металлурги, а металлургия не терпит никаких иллюзий!..
Она отхлебнула вина из бокала, отставила его в сторону. Георгий Николаевич молчал, обескураженный, даже несколько подавленный этим признанием. Потом взял себя в руки и сказал:
— Вы правы, Вера Павловна, надо жить без иллюзий. Давайте говорить о чем-нибудь другом.
Разговор, однако, не вязался. Они сидели и молчали, слушали оркестр, смотрели на танцующих. Когда музыка смолкла, Вера Павловна воспользовалась паузой и сказала:
— Георгий Николаевич, я хочу домой, да и вам тоже, наверное, рано надо вставать.
— Ваша воля закон для меня! — галантно сказал Георгий Николаевич и окликнул мелькнувшего мимо официанта.
Удалось быстро найти такси. Георгий Николаевич сел рядом с водителем, Вера Павловна поместилась на заднем сиденье. И опять всю дорогу они молчали.
У гостиничного подъезда Георгий Николаевич, выйдя из машины, величественный и уже замкнутый на все замки, прощаясь с Верой Павловной, — она показалась ему в эту минуту
— Самое лучшее для нас обоих будет, Вера Павловна, забыть эту в общем-то нелепую встречу. Давайте считать, что ее как бы не было.
Он первый протянул ей руку, и она пожала ее с растерянной, виноватой улыбкой. Ему почудилось, что она хочет при этом сказать ему нечто очень важное и значительное, но она ничего не сказала. Георгий Николаевич повернулся и пошел к машине.
Всю дорогу, до самого дома, Георгий Николаевич думал об этой встрече, которую он предложил считать как бы небывшей. Думал он об этом с раздражением и с досадой и на Веру Павловну, и, в особенности, на самого себя. Так промахнуться! Такой афронт получить! В чем же дело? Слишком поторопился со своими излияниями? Надо было действовать потоньше, не так прямолинейно? Возможно, что и так! Теперь эта дамочка раскудахтается на весь свой комбинат о том, что он влюбился в нее «с первого взгляда» и что она сделала ему «от ворот поворот». Красиво он будет выглядеть, нечего сказать! Фу, как нехорошо все получилось!
Мелкая эта мыслишка не давала ему покоя и ночью, и даже днем, когда он сидел в своем кабинете и работал. Он вызвал секретаршу и попросил ее сходить в тот отдел, где двигались дела инженера Солонцевой, и сказать, чтобы она зашла к нему. Мария Сергеевна сходила и, вернувшись, сообщила, что инженер Солонцева уже была в отделе утром и больше не придет — уезжает сегодня днем к себе в Кременск.
Потом Георгий Николаевич забыл в круговороте забот и дел про эту «в общем нелепую встречу» и вспомнил о ней лишь через три месяца, когда в его кабинет нежданно-негаданно ввалился шумный, грузный, с заметной лысинкой на круглой стриженой голове Клашка Пронин — институтский дружок, директор Кременского комбината. Приятели обнялись, расцеловались. Выяснилось, что Пронин приехал «по партийной линии», что комбинат идет в гору и что в общем и целом «жизнь хороша и жить хорошо».
— Послушай, Клашка, — сказал Георгий Николаевич, — а эта вот, как ее… Солонцева, с которой ты мне письмо присылал, у тебя еще работает?
— Конечно! Позавчера у меня была на приеме.
— Она знала, что ты уезжаешь?
— Знала. А что?
— Ничего! Так просто! Что она из себя представляет, между прочим?
— Она представляет из себя прекрасного инженера, замечательного человека и обаятельную женщину, — с жаром сказал Пронин. — У нас ее все любят, просто обожают.
— Она замужем?
— Кажется, в разводе. Но точно не знаю. А ты что, на нее глаз тогда положил, старый греховодник?! Смотри у меня!..
Он погрозил Георгию Николаевичу пальцем, но тот не принял шутки и уже с начальственными нотками в голосе оборвал приятеля:
— Ладно! Хватит про баб! Давай рассказывай, что там, у тебя на комбинате, делается. Как с пятой домной?
Давно уже ушел из кабинета шумный Клашка Пронин, а Георгий Николаевич все сидел один и никак не мог заставить себя снова взяться за работу. Ему мешало сосредоточиться то тягостное чувство недовольства собой, которое Гейне называл «зубной болью в сердце». Он вспоминал все подробности своей встречи с Верой Павловной и казнил себя за то, что не понял и не оценил тогда чистоты ее душевного порыва, обошелся с ней пошло и грубо. Чувство это не покидало Георгия Николаевича весь день, и с ним он приехал домой.