Душеспасительная беседа
Шрифт:
Наконец подходит маршрутка. Старушки степенно, без толкотни и суеты, занимают места в машине.
Водителя тут все знают, называют его просто Юра или, заискивая перед ним, когда надо, чтобы он остановил машину там, где не положено по маршруту, — Юрием Степановичем.
Юрий Степанович, постояв на конечной стоянке сколько полагается, включает газ, начинает делать разворот и… вмазывает задом маршрутки в дверцу «Жигуленка», оставленного растяпой владельцем без присмотра на самом неудобном месте.
Юрий Степанович
Молодцеватый Степа в открытое окно окликает нашего водителя:
— Юра, долго еще будем загорать, скоро поедем-то?
— Не знаю. Пока акт не составлен, не имею права уезжать. Они требуют акта! — сухо отвечает Юра и делает презрительный жест в сторону молодого человека в белой майке.
Боже мой, каким ужасающей силы взрывом отвечает маршрутка на это сообщение! Первой высовывается в окно рослая старуха старшина в катарактных очках.
— Ишь ферт какой выискался, частник! Сам виноват во всем, а людей задерживает. Мало ты, Юра, его, черта, двинул, надо бы посильнее.
Ей вторит миловидная женщина с легкой сединой в русых волосах.
— Для ваших стоянок место вон где отведено, — она яростно тычет пальцем в сторону, — а вы вон куда вперлись!.. Поезжайте, Юрочка, плюньте на них и на ихнюю дверцу! Дома дела невпроворот, нам некогда загорать!
Махонькая старушоночка в белоснежном платке тоненьким голосочком подбрасывает свою вязанку хвороста в костер неожиданного скандала:
— Не желаем ждать — и все тут! Поезжайте, Юрий Степанович.
Она грозит смущенному молодому человеку в майке кулачком-дулькой:
— У-у, шалопут, паралик тебе в башку!
В глазах у благостных старушек посверкивают злые, кошачьи огоньки, лица искажены отвратительными, ведьмовскими гримасами. Куда девались вся их благостность и вся их кротость!
Одна Вера Павловна молчит. По ее лицу еще блуждает добрая улыбка, но, увы, и в ее глазах уже меркнет ясный, детский свет. «И ты, Брут!»
— Вот мы вылезем сейчас из машины, — кричит в окно Вера Павловна владельцу «Жигуленка», — да и возьмем тебя в клюки! Нас тут, вооруженных… — она обводит глазами сидящих в маршрутке и, видимо усомнившись не то в моей идейной позиции, не то в моих бойцовских качествах, заканчивает, не принимая в расчет мою трость: — Три персоны!
— Побойся бога, бабушка! — криво улыбается молодой человек в майке, и по лицу его видно, что он оглушен и подавлен взрывом этой дикой злобы. Еще десять минут — и эти кроткие старушки, пожалуй, и в самом деле «возьмут его в клюки».
Я молча покидаю скандальную маршрутку и иду пешком по асфальту мимо церкви и дальше, через мост, к себе домой. Состояние у меня как у того пушкинского мальчика
На полпути меня обгоняет маршрутка, она проносится мимо, оставляя за собой легкий белый дымок — как бы сияние некой благодати. Но это не сияние, это пыль, выбитая колесами из трещинок перегретого солнцем асфальта.
II. В электричке
Она сидела у окна в полупустом вагоне пригородной электрички и увлеченно читала книжку, переплет которой был аккуратно завернут в белую плотную бумагу.
Он сидел напротив нее и откровенно любовался ею: ее прямыми черными блестящими волосами, ниспадающими до плеч из-под вязаной круглой шапочки, дешевой, но модной, с козырьком, ее прямым носиком, очень самоуверенным, золотистой, египетской смуглостью ее, щек и, конечно, ее стройными, крепкими ножками в прочных, основательных полусапожках без каблуков.
Читая, она чуть хмурила тонкие брови, и эта манера чтения особенно восхищала и умиляла его.
«Она — тонкая интеллектуальная натура! — думал он восторженно. — Читает не механически, не ради самого процесса чтения, не для того, чтобы убить вагонное время, нет, она переживает и думает — да, да, думает! — вместе с автором».
Вагон мотнуло вправо, потом влево, и ее большая дорожная сумка, стоявшая на лавке рядом с ней, упала на пол.
Он поднял сумку, подал ей. Она поблагодарила кивком головы и обворожительной улыбкой.
Осмелев, он спросил ее не очень-то находчиво;
— В Москву?
Она снова улыбнулась — на этот раз снисходительно.
— Куда же еще! А вы?
— Тоже в Москву. Вообще-то я живу в Подольске. Но в Москву езжу часто. Вы любите Москву?
— А вы?
В ответ он продекламировал с большим чувством:
Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва… как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!Стихи ей, видимо, понравились. Она улыбнулась (теперь одобрительно) и спросила:
— Это Евтушенко или Вознесенский?
Ошеломленный, он сказал, краснея:
— Простите, а вы… вообще Евтушенко и Вознесенского читали?
— Я на них глядела! — сказала она с той же улыбкой. — Мы с подругой были на вечере поэтов, они там выступали. Но, насколько я помню, они не про Москву читали. Насколько я помню, они что-то другое читали.
Он кашлянул и сказал с робким укором:
— Я из Пушкина вам прочитал. Из «Евгения Онегина». Вы читали «Евгения Онегина»?