Душеспасительная беседа
Шрифт:
Его укор задел ее.
— Зачем же читать то, что я слышала много раз еще девочкой? В Большом театре.
Он посмотрел на нее с удивлением. Даже с некоторым страхом.
— А… «Войну и мир», извините, вы читали?
— Зачем же читать то, что можно посмотреть в кино?
У него на лбу выступили росинки пота.
— А вот «Идиота» Достоевского вы, извините, тоже… в кино?
— В кино!
— А «Дворянское гнездо» Тургенева в театре небось?
— В театре!.. Слушайте, а почему вы, собственно, так волнуетесь?
— Я не волнуюсь! — почти закричал
— Писала!
— Как же вы могли их писать, если вы, оказывается, ничего не читали?!
Она иронически прищурилась. Этот чудаковатый малый, не то студент, не то рабочий, в коротком ватнике на «молнии» начал ей надоедать. Она решила сбить его с ног одним ударом.
— А мальчики на что?! — сказала она надменно, глядя ему прямо в глаза. — Мне наши мальчишки помогали писать сочинения. Каждый за честь считал!
Он откинулся на спинку вагонной лавки и действительно стал похож на боксера, получившего хороший удар в челюсть и повисшего на канатах, окаймляющих ринг. Впрочем, он тут же очнулся и сказал слабым голосом:
— Но ведь вы что-то все-таки читаете! Что же вы читаете… извините меня за любопытство?!
Она подняла свои тонкие брови, посмотрела на него сверху вниз и сказала:
— Я люблю иностранных писателей!
— Например, кого?
Она отчеканила:
— Например, Реманка, Хемингуэя… ну, и так далее!..
Он оживился, обрадовался. Даже простил ей «Реманка». Мало ли что бывает. Человек оговорился, ну и что?!
— Я тоже очень люблю Хемингуэя, — сказал он радостно. — Что вам у него нравится?!
Она посмотрела в окно, поднялась. Электричка, сбавив ход, приближалась к перрону Курского вокзала. Она обернулась к нему и сказала:
— Я вам лучше скажу, что мне не нравится. Мне не нравятся экзамены, а еще больше экзаменаторы.
Раскрыв сумку, она с раздражением сунула, — но не в сумку, а мимо сумки! — книжку, переплет которой был аккуратно завернут в плотную белую бумагу, и пошла к выходу, не попрощавшись с ним. Он стоял и смотрел, как она уверенно переставляет свои крепкие ножки в прочных, основательных полусапожках, потом наклонился и поднял упавшую на пол книжку. Хотел было окликнуть ее владелицу, но бес любопытства заставил его сначала посмотреть, что же это была за книга. Посмотрел. Это была «Книга о вкусной и здоровой пище».
Тогда он положил ее «пищу» на лавку и вышел на перрон с другой стороны вагона.
III. Кот на подоконнике
Поздним весенним вечером я возвращался домой из гостей в отличном настроении. Причин к тому было две: во-первых, в гостях за ужином подавали болгарский экспортный «плиско», и я позволил себе принять две… нет, кажется, три рюмки (моя бдительная супруга сидела по нездоровью дома, и я оказался вне ее «цензурных» возможностей), а во-вторых, уж больно хороша была «ледяная, красноносая московская весна», — эти прелестные и точные эпитеты принадлежат Илье Ильфу.
Город уже готовился
Я свернул с магистрали на боковую улицу, миновал два дома и вдруг увидел Его. Он сидел на подоконнике раскрытого настежь окна в комнате первого этажа довольно невзрачного старого дома — тощий, большеголовый, но при этом очень симпатичный черный кот.
Возможно, я бы прошел мимо него, — мало ли симпатичных кошек в большом городе по вечерам вылезает на подоконники подышать охлажденными испарениями бензина, которые на языке бедных горожан называются «свежим воздухом», — но кот сам заставил меня остановиться. Он коротко и властно мяукнул, словно сказал:
«Можно вас на одну минуточку?»
Я подошел к окну вплотную, посмотрел в его немигающие нахальные зеленые глаза.
— Что вам угодно, товарищ кот?
Кот молчал, продолжая разглядывать меня в упор.
— Вам хочется со мной поболтать? Но поймите: о чем может трезвый человек говорить с кошкой, к тому же абсолютно незнакомой?! У нас с вами нет общих интересов!
Кот встал на подоконнике на все четыре лапы и, выгнув дугой хребет, потянулся так, чтобы я мог оглядеть его в профиль всего целиком. И тут я увидел его укороченный до половины хвост.
— Вы что, из Габрова? — обрадовался я.
Кот молчал.
Я стал гладить его и чесать за ухом. Кот замурлыкал, жмурясь и потягиваясь от удовольствия. При таком контакте можно было переходить на «ты».
— Пойдем ко мне, киска, будешь у меня жить! Гарантирую трехразовое питание, выезд на лето на дачу в Переделкино и, наконец, мою дружбу. Я напишу цикл рассказов и посвящу их тебе. Я тебя введу в литературу.
Кот открыл прижмуренные глаза и снова пристально посмотрел на меня.
— Ты станешь моим первым читателем, точнее — слушателем, — я буду тебе читать все, что напишу. Если рассказ тебе понравится, ты будешь мурлыкать, если не понравится (тут кот выпустил когти и слегка меня царапнул, — наверное, лаская его, я нечаянно причинил ему боль)… можешь царапать. Но не до крови. Оставь мою кровь моим критикам. Пойдем со мной, товарищ кот! Даю слово, что я никому не скажу, что ты… краденый, я буду рассказывать, что ты действительно габровский кот, из самого аристократического рода габровских кошек, они, говорят, так и рождаются, с такими, как твой, мини-хвостами!
Еще минута — и я бы взял его на руки и унес, но вдруг в окне возникла девочка с белыми бантиками в косичках, с сердитым лицом. Она метнула в меня дротик гневного взгляда, схватила кота поперек живота и уволокла в глубь комнаты, захлопнув за собой оконные рамы.
Я пошел домой. Шел и думал о Габрове, об этом милом моему сердцу городе — мировой столице человеческого смеха, о Мекке юмористов и сатириков всех стран. Я вспомнил его уютные улочки и площадь с трибуной, на которой я стоял в 1970 году и глядел на цветастую и шумную карусель веселого праздника, похожего на ожившую сказку, вспоминал габровских друзей, и на сердце у меня было так легко и хорошо, как давно уже не было.