Души
Шрифт:
– Ну же. Вот я. Стреляйте! – требовала она смерти.
Снова загрохотало. Кто-то прорывался из коридора. Потаскуха испуганно обернулась. Тут-то Кирилл и всадил ей последнюю пулю прямо в висок. Она безвольно рухнула, раздвинув по привычке ноги.
Стрельба стихла очень быстро. Перешагивая через трупы, растоптав пепел, к нам ввалились спасители. Весь отдел пришёл на помощь. Те, кто вчера смог усомниться в моей честности, сегодня готовы были жертвовать собой ради меня. Увидев мёртвых соратников, вошедшие сникли. И только мой сломанный нос немного поднял им настроение.
– Ветров, я тебя всяким видел, но это особенно хорошо, – сказал широколицый капитан. Павел Медяков. Весь отдел недолюбливал его именно за постоянные шуточки по поводу и без. И теперь некоторые осуждающе покосились на него, но ничего не сказали.
– Давай вправлю, – предложил другой. Миша Волошин. Хороший парень, хоть и кажется иногда, что вместо сердца у него кусок льда.
Он приложил два больших пальца, примерился. Куда он дёргал, я не видел. В глазах заискрило. Когда опомнился, нос уже вернулся на своё место. Разбухший, окровавленный.
Из своего укрытия выбрался водитель с лицом, бледнее январского снега.
– Вы видели, как Арсен в окно вывалился? – спросил он.
– Тимофей, ехать можешь? – проигнорировал я его вопрос.
– Петрович, ты серьёзно? – возмутился майор Моисеев. Жёсткий мужик, чуть старше меня. Он даже со своими порой бывал грубее, чем с преступниками. Но не сегодня. – Дай человеку отдохнуть. Тебя Вася отвезёт куда надо. Скажи, что я велел.
Хотелось скорее вырваться из мрачного замка. Я начинал верить, что если не покину его сию секунду, останусь навечно. Убедился, что Кирилл цел, Филипп жив. Посмотрел из окна на Арсена. Вокруг него суетились ребята из скорой помощи. С души камень упал. Значит, жив ещё курилка. Дружески похлопал водителя.
С удивлением прошёл знакомыми поворотами до гаража. Следы боя изменили все залы и комнаты. Везде лежали тела, пустые пыльные одежды. Стены, картины и гобелены расстреляны, будто по решению суда. Оборотни полегли почти всем составом. Кто-то стонал, зализывая раны. Немногие. Я насчитал троих.
Часть упырей со своими кровяными мешками бежали. Я не знал этого наверняка. Догадывался. Надеялся. Не могло же целое общество в одночасье кануть в Лету. Крупнейшее в стране, одно из древнейших в Амире. Такой пласт истории, охапка традиций и яркое влияние на культуру. Как бы ни презирал я их, но такого удела пожелать не мог даже в пьяном угаре.
Вышел во двор. Скорые и труповозки отъезжали одна за другой. Им на место прибывали новые. Вереница каталок ползла к ним от самого крыльца. А рядом скромно сидел чёрный пудель. Растянув пасть в улыбке, высунув розовый, как ломтик ветчины, язык. Заметив меня, он перебрал ногами, но с места не двинулся. И что только он здесь забыл? Чей он? Впрочем, голова пухла от других мыслей, чтобы ещё и о бродячем псе думать.
Теперь домой. Хотелось сказать, что отдыхать, но ещё оставалась карта памяти. Что она откроет, я пока не имел ни малейшего представления. Может, снова отложу сон на потом. Как обещание выучить иностранный язык.
Глава 7. Хрустальная вечность.
Когда я поднялся на свой этаж, часы соседа пробили десять. Мощные корабельные склянки никогда не ошибались. Даже когда куранты по радио спешили на полминуты, сосед ухмылялся. Говорил, это не время, а рука государства. Злой он стал после отставки. Не мог молчать, даже когда программа новостей меняла заставку. И мне ставил в вину службу в полиции. В остальном мы находили общий язык.
В прихожей обычно пахло Аниными духами. Я никогда не мог привыкнуть брызгаться перед выходом. Старый, едва початый флакон с моим одеколоном так и стоял среди изящных скляночек. Зато Аня ароматы любила и собирала, заполнив небольшую тумбочку. Жаль, сегодня нос слишком устал, чтобы услышать сладковато-пряное переплетение с нотками полевых цветов и сандалового дерева – запах уюта.
Разделся. Промахнулся мимо вешалки, но наклоняться не стал. Спешил в душ. К прохладе воды. К бальзаму, чтобы унять боль.
Навстречу, оставляя позади бесцеремонный мокрый след, вышел худой парень. С какой-то стати он надел мой любимый махровый халат с греческим узором и влез в мои же шлёпанцы.
Я выхватил пистолет, наставил на него и насладился бескрайним ужасом в глазах. Парнишка не был вором или взломщиком. Это очевидно. Но какого лешего он надел мои вещи?
– Кто ты такой? – медленно спросил я.
– Я… вы чего… я же… с Аней. Аня! – в панике затараторил он.
Аня выбежала из комнаты в одной футболке. Поняв ситуацию, она влезла между нами. Закрыла парнишку грудью. И строго на меня посмотрела. Будто это я во всём виноват, и вообще дома мне делать нечего.
– Папа, ты с ума сошёл? Убери пистолет. Немедленно!
Я подчинился. Запихнул его обратно в кобуру.
– Аня, это как понимать?
– Это Никита. Я тебе о нём говорила.
– С которым ты не встречаешься и целовалась всего два раза?
– Мы же неделю уже… – попытался заговорить Никита.
– Молчи. Сейчас я говорю, – оборвала его Аня. – Да, папа, это тот самый Никита.
– Тебе шестнадцать лет. Забыла? Хочешь, я его на восьмёрку за совращение отправлю?
– Он мой ровесник. Так можно. Я узнавала.
– Это что за разговорчики? Ты ребёнок! Мой ребёнок. И я не собираюсь смотреть, как ты с каждым встречным в постель прыгаешь.
– Я не ребёнок, сколько раз повторять? Мы живём в двадцать первом веке. Теперь всё совсем по-другому. Не так, как в вашем дремучем…
– Я примерно те же слова говорил своему отцу в твоём возрасте.
– А мне, типа, нельзя?
– Нельзя! Потому что я тогда был дураком. А тебе этого не позволю.
– Я сама так хочу. Мне нравится быть дурой. Делать свои ошибки. Свои! Я иначе не научусь жить. Буду кисейной барышней, которая краснеет от слова «блин». Понимаешь?
– Нет, не понимаю.
– Да ты вообще ничего не понимаешь! – Аня сорвалась на крик. – Вот мама бы на моей стороне была.
– Ещё чего. Она бы с тобой и разговаривать не стала. Отправила бы в угол, забрала бы ноут и телефон.