Два брата (др. ред.)
Шрифт:
Разбуженный царем денщик, смуглый кудрявый Павлушка Ягужинский, позевывая и ежась от утренней свежести, поливал Петру на руки. Царь наклонился, широко расставив ноги. Пофыркивая от удовольствия, он обливал круглое лицо полными пригоршнями невской воды, а сам в то же время оглядывал лагерь.
Работа уже началась. Слышался стук топоров, жужжание пил, у берега за деревьями кто-то властно и громко распоряжался.
— Позови Данилыча! — приказал царь денщику и, согнувшись, прошел в низкую дверь шатра.
Через несколько минут в палатку явился царский любимец.
— Здравствуй, Данилыч! — ответил Петр. — Как после вчерашнего?
Накануне по случаю закладки новой крепости пировали, и многих вельмож денщики на руках унесли в их палатки. Даже Меншиков, уж на что был крепок, ушел, еле держась на ногах, и только Петр, проводив гостей, смог еще сидеть за работой.
Меншиков плутовато потер рукой лоб:
— Зело трещит, государь! Ивашка Хмельницкий [58] ко мне вчера немилостив был…
— А дело? Дело как? Бастионы? — спросил царь.
— Что ж, Петр Алексеич, дело не очень ладится. Людей мало. Сколько ни сгоняем — бегут отсюда что мужики, что ссыльные, все одно. Уж в кандалах тачки возят, на ночь в колодки иных забиваем, а все сладу нет.
Царь помрачнел, верхняя полная губа его сердито дернулась, обнажив крепкие желтоватые зубы.
— А ты где? Куда смотришь? Бахусу [59] усердно дань отдаешь? Забыл, что делу — время, потехе — час?
58
«Ивашка Хмельницкий», или «переведаться с Ивашкой Хмельницким», на языке Петра и его друзей означало «выпить».
59
Бахус — бог вина у древних греков.
Меншиков не испугался. Привык он видеть, как быстро, словно свежий морской ветер, налетает на царя гнев, но — взволнует его и быстро утихнет. Александр Данилыч вытащил из-за обшлага бумагу и подал Петру:
— На вот, почитай, а потом уж и ругайся.
Петр сердито выхватил бумагу и, отнеся подальше от глаз, прочитал про себя. Потом последние строчки произнес вслух:
— «И по сему моему указу, беглых работников рыскав, вернуть в Санкт-Питербурх за крепким караулом, надежно оковав».
Морщинки на лице Петра разгладились, глаза смягчились:
— Ладно, хвалю! Эх, Алексашка!.. — Голос царя стал мечтательным, тихим. — Какой я здесь воздвигну себе парадиз! [60] Хороший город поставим, Алексашка, дал бы бог веку!..
— Даст, Петр Алексеич! — бодро откликнулся Меншиков.
Царь уже стряхнул с себя мечтательность.
— Павел! — крикнул он. — Зотова, Трубецкого сюда!
Вошел Никита Зотов, бывший учитель царя, ныне один из его ближайших друзей и соратников. За ним показался высокий, тучный боярин Трубецкой.
60
Парадиз (франц.) —
Попыхивая коротенькой голландской трубкой, царь начал допрашивать каждого, сколько прорыто рвов, есть ли инструмент, много ли на постройке больных…
Петр стремительно шел по берегу Невы, опираясь на толстую дубинку. Так широк был его шаг, что приближенные бежали за ним рысцой.
Царь остановился около Трубецкого бастиона (бастионы Петропавловской крепости были названы именами их строителей).
Бастион чуть возвышался над уровнем острова. Рабочие шли вереницей, сбрасывая землю на свежую насыпь. Тачек еще не было, и всяк умудрялся по-своему: кто тащил землю в мешке, кто в ведре, а иные насыпали ее себе в отвернутую полу и шли, спотыкаясь, неуклюже передвигая ногами.
Лицо царя потемнело, голова затряслась, мускулы лица конвульсивно задергались: приближалась одна из страшных вспышек гнева.
Меншиков первый понял опасность и потихоньку отстал, даже сделался ниже ростом: когда разбушуется царь, пусть другие попадаются ему на глаза…
Вдруг Петр удивленно вытянул шею, вглядываясь в длинный ряд работников. Карие глаза из гневных стали веселыми. Улыбка, явственно обнаружившая ямочку на подбородке, сразу сделала его лицо детски моложавым, привлекательным.
— Данилыч, поди ко мне, — уже спокойно приказал он. — Гляди!
Меншиков подбежал, всмотрелся: двое тащили землю на грубых носилках, за ними следовала другая пара, тоже с носилками.
— Вот! — как отрубив, сказал Петр. — Вижу ревность к общему делу, и душа моя стала радостна… Эй, молодец! Ты, с носилками! Иди сюда!
К царю подошли Илья Марков и Акинфий. Акинфий с неохотой поклонился царю и тотчас выпрямился, откинув голову. Илья стоял, потупив глаза.
— Когда доспели носилки сделать? — спросил царь.
— Долго ли? — хмуро ответил Акинфий. — Пораньше встали и сколотили…
— Где доски взял?
— Доски? Доски с барки стащили…
— Самоуправствуешь? — уже гневно спросил царь.
Но тут вдруг взорвался Илья Марков.
— По-моему, коли работать так работать! — смело возразил он. — Али тебе любо, что землекопы до такой бестолковщины дошли?! — Он кивнул на тех, кто таскал землю полами.
Петр побагровел:
— Ох, больно задорен, парень! Давно по твоей спине батоги не ходили?
— За правду — батоги?
Царь вдруг шумно захохотал:
— Переспорил! Люблю таких! Как звать?
— Ильей, по прозвищу Марков буду.
— Старайся, Илья Марков, я тебя не забуду.
Илья сердито сказал:
— Стараемся на совесть. Попробуй ты столько земли снести…
— Что?! — Царь снова вспыхнул. — Я? Да ты с ума спятил!
Илья не смутился:
— Выбирай пару, померяемся!
Царь бешеными глазами повел вокруг, сопровождающие его вельможи попятились. Взгляд Петра упал на ухмылявшегося Меншикова: