Два брата
Шрифт:
Дагмар заметила.
— Боже мой, Оттси, — выдохнула она, перегнувшись через перила площадки второго этажа.
Отто вспомнил Джульетту из знаменитой английской пьесы, которую в переводе заставляли читать в школе. Темно-рыжие волосы обрамляли идеальное лицо. Огромные карие глаза околдовывали и пленяли.
— Пошли ко мне, — позвала Дагмар.
Фрау Фишер вернулась в гостиную, где, прячась за ставнями, жили воспоминания о золотом времени, а Отто через две ступеньки взлетел по лестнице.
В спальне протянул руку и разжал кулак.
— Тебе, —
На ладони его лежали пуговицы с рубашки штурмовика.
Дагмар тихо ойкнула.
— Ты смог, — шепнула она. — Ты это сделал.
— Да. Сделал… для тебя.
Дагмар подняла взгляд и улыбнулась.
Отто ослаб в коленях.
— Здорово, что ты улыбаешься, Даг, — пробормотал он. — Последнее время это нечасто.
— Не получается, всякий раз перед глазами возникает тротуар. Сапоги. А мама и папа лижут плиты…
— Не надо.
— Иногда вижу платформу и людей, которые уводят папу, но чаще — тротуар перед нашим магазином. Мое лицо прижато к тротуарным плитам. Во сне я даже чувствую их запах.
Отто молчал; они с Паулем давно поняли, что частица ее навсегда останется в том дне и никакими словами ее не утешить.
Однако сегодня было чуть иначе. Возможно, его безумный поступок хоть немного ей поможет. Даст передышку от боли и тягот.
Дагмар потрясла пуговицы в кулаке, а потом одну за другой выронила на туалетный столик — дзынь, дзынь, дзынь.
— Наконец-то жертва не я, — прошептала она. — Кто-то другой увидел сапоги перед глазами.
Дагмар угостила его сигаретой «Житан».
Такое бывало часто. Но в этот раз — иначе. Сногсшибательно иначе. Она сама прикурила сигарету. Зажала ее пухлыми губами, сделала затяжку и передала Отто.
Губы его прикоснулись к тому, чего только что касались ее губы.
От возбуждения Отто буквально колотило. Руки неудержимо тряслись.
После пары затяжек Дагмар забрала у него сигарету, сама курнула и вновь вставила ему в рот. Отто чувствовал вкус ее помады, окрасившей кончик.
Он даже не представлял, что курение может быть столь изощренно чувственным. С каждой затяжкой он будто взрослел на целое десятилетие.
Дагмар взяла окурок из его губ и загасила в хрустальной пепельнице, меж безделушек стоявшей на туалетном столике. Потом притянула Отто к себе и поцеловала в губы. Уже не впопыхах, украдкой, как тогда в отеле, но медленно, щедро и чувственно.
Губы ее раскрылись, Отто почувствовал ее язык.
В голове его помутилось, он был словно в горячечном бреду. Полыхал чистый беспримесный восторг. Отто пытался не упустить этот важнейший и прекраснейший миг в своей жизни.
Через секунду Дагмар отпрянула и улыбнулась.
Восхитительный миг закончился, но Отто не роптал. В этаком счастье было не страшно и умереть.
А потом мягкие губы Дагмар коснулись его уха.
— Если хочешь, можешь залезть мне под блузку, — шепнула она.
Невероятное
Три долгих года Отто лишь об этом и грезил, и вдруг священный миг настал.
Дагмар вновь приникла к его губам, когда Отто вытянул душистую ткань из-за пояса ее юбки. Рука его нырнула под блузку и двинулась вверх, под шелковистой кожей чувствуя ребра. Пальцы коснулись груди, сначала сквозь лифчик, а потом забрались в чашку и тронули сосок.
От возбуждения Отто трясло. Казалось, и Дагмар дрожит.
Открытие ошарашило. Отто не мог и помыслить, что в Дагмар тоже бурлит желание. Невообразимо, чтобы божество ответило взаимностью. Можно было лишь надеяться, что оно дозволит преданно служить ему по гроб жизни.
Однако ее вроде бы тоже колотило.
Привалившись к туалетному столику, они взасос целовались. Отто пытался одновременно забыться и навеки запомнить неописуемый восторг от подлинного прикосновения к груди Дагмар.
Потом Дагмар его оттолкнула.
— Хватит… — выдохнула она. — Надо остановиться, пока… Не потому что я не хочу… а потому что хочу…
Она покраснела и смолкла.
Широченная ухмылка располовинила лицо Отто.
— Лучшая ночь в моей жизни, — выговорил он. — Взаправду. Честно. Прямо… без дураков.
Дагмар тоже улыбалась. Широко и искренне, будто на мгновение избавилась от боли. Сейчас она была не затравленной еврейкой, праздновавшей победу над врагом, но расцветающей пятнадцатилетней девушкой, которая впервые по-настоящему целовалась с парнем.
— Спасибо за пуговицы, — сказала она, заправляя блузку в юбку. — Наверное, не надо их оставлять. Ты не обидишься?
— Конечно, нельзя оставлять, — ответил Отто, все еще пунцовый от восторга. — Я их унесу и выброшу, ладно?
— Только обещай выкинуть в первую же канаву. Если вдруг их у тебя найдут…
— Не бойся, — усмехнулся Отто. — Умник у нас Пауль, но и я, знаешь ли, не совсем дубина.
Имя Пауля кое о чем напомнило. Они молча смотрели друг на друга, понимая, что в жизни их троицы многое изменилось.
— Ну я пойду, — сказал Отто.
Он сгреб пуговицы в ладонь, шагнул к двери и, запнувшись о толстый ковер, чуть не опрокинул туалетный столик со всеми баночками и финтифлюшками.
— Оттси, — окликнула Дагмар. — Помнишь, вы говорили, что когда-нибудь мне придется выбрать?
— Да. — Отто сглотнул.
— Ну вот, я выбрала. Паули я люблю, но… выбираю тебя.
Приемный сын
Берлин, 1935 г.
Домой Отто вернулся очень поздно. На облаке счастья он будто плыл над Берлином и лишь раз приземлился на Кепеникерштрассе, чтобы выбросить пуговицы в огромную кучу конского навоза.