Два года в тундре
Шрифт:
Действительно, на противоположном берегу реки показались чуть приметные избушки. Струйки белого дыма столбом висели в неподвижном воздухе. Оглядываясь по сторонам, точно не зная, к какому дому направиться, собаки неслись между амбарами, домиками и вешалами. Путники направили упряжки в кустарник, где закрепили нарты остолом, подвязав конец потяга к замороженным в снегу кольям. Собаки жадно потянулись к нарте, но, так как кормить их было еще рано, они, поскулив, улеглись, обкусывая намерзший на лапах снег.
Грузы перенесли в избу. Выбили от снега меховую одежду и обувь и развесили ее над камельком. Во время езды холод не чувствовался, теперь же казалось, что он
Вечером накормили собак. К нарте привязали «сторожей», чтобы голодные бродячие псы не объели ремни и не растащили корм. В «сторожа» попал злой, серый, похожий на волка Очкан. Привязанный на длинном поводке, чтобы он мог обойти нарту кругом, «сторож» зорко смотрел по сторонам, и всякая приблизившаяся скрюченная, жалкая, голодная собака с воем катилась кубарем в сторону от его крепких клыков.
Бродячие собаки во время кормежки упряжек, проученные Очканом, уже не подходили близко и только с жадностью подхватывали отброшенные в сторону крошки юколы. Безрадостная, подлинно «собачья жизнь» является уделом северной ездовой собаки.
Выехали на рассвете и поздно вечером добрались до поварни, представляющей собою новую, просторную, бревенчатую избу, построенную специально для ночевок путешественников в дороге. Дверь поварни была завалена снегом, лишь с трудом удалось ее открыть. В избе было два окошечка, вокруг стен пристроены нары. Посередине стояла печка, сделанная из железной бочки. На стене были приколочены «Правила для каюров и пассажиров». Они были несложны:
«1. Уезжая, закрывай плотно дверь, чтобы снег не попадал в поварню.
2. Не забудь оставить запас дров и растопку.
3. Когда уезжаешь, не оставляй огня в печке».
Вот и все. Правила строго соблюдались. Двери, как было уже сказано, оказались закрыты, внутри нашелся запас дров. На подоконниках, на столе и на скамейках были вырезаны имена, фамилии и даты теми, кто в свое время пользовался гостеприимством одинокой поварни.
За ночь все тепло выдуло, но Автоном предусмотрительно подготовил растопку и сухие дрова; через минуту огонь затрещал в печке, быстро наполняя теплом маленькое помещение. Большим каюрским ножом накололи льду в чайник и котелок. Пока грелся чай, путники собрали дрова. В сенях на вбитых в стену деревянных гвоздях висела связка юколы и несколько штук свежих чиров. Автоном объяснил, что устьбельские охотники, повидимому, поехали промышлять пушнину на Луковую протоку и оставили запас корма на обратный путь. Перед отъездом залили огонь в печке и плотно закрыли дверь поварни.
Автоном решил спрямить дорогу через Волок и, минуя следующую поварню, добраться сразу до Оленсовхоза. Перед вечером выехали на реку, покрытую настолько плотными застругами снега, что даже груженая нарта не оставляла на них никаких следов. В бинокль можно было рассмотреть постройки Оленсовхоза. Собаки насторожили уши, беспокоились, поводили носами и внимательно всматривались в даль.
— Оленя чувствуют: должно быть, подкочевали чукчи, — объяснил Автоном.
Каюр оказался прав: ниже по реке стали попадаться многочисленные оленьи следы. Собаки, опустив головы, обнюхивали снег и все ускоряли свой бег. Автоном показал остолом па склон сопки, где двигались едва различимые отдельные черные точки. Вдруг передняя нарта остановилась.
— Смотри, не упусти собачек, олени близко, — предупредил Автоном.
Поехали дальше. Собаки были настолько возбуждены, что их приходилось постоянно сдерживать. Пружиня на полозьях, нарта неслась, как ветер.
Предусмотрительный каюр передал Гриншпуну толстую палку, чтобы помогать тормозить. Нарту бросало из стороны в сторону, и по напряженной фигуре Гриншпуна было видно, что ему стоило большого труда удерживаться на сидении. Меньшикову, который ехал один, было еще труднее сдерживать собак, и скоро его передовик поравнялся с передней нартой. Боясь, что возбужденные псы сцепятся, Меньшиков отвернул своих собак в сторону. К несчастью, в этот момент на реку выбежал отбившийся от табуна олень. Собаки взвыли и бросились к нему. Положение было критическое, — остановить нарты не было уже никакой возможности.
Олень, широко разбрасывая ноги, мчался вдоль берега, но расстояние между ним и собаками быстро сокращалось. Меньшиков решился, на последнюю меру: выдернув остол, перегнулся через нарту, заснул его между копыльями и, держалась одной рукой за дугу, а другой за остол, дернулся всем туловищем в сторону и опрокинул нарту. Остол глубоко вошел в снег и тормозил без особых усилий, но нужно было ни в коем случае не выпустить дугу и не дать ему выскочить. Сделать это, волочась с боку нарты, было нелегко. Через сто-полтораста метров выбившиеся из сил собаки все же остановились. Мимо вихрем пронеслась нарта Автонома, с которой, как-то странно взмахнув руками, отлетел в сторону Гриншпун. Оказалось, что Автоном повторил маневр Меньшикова, не предупредив во-время своего спутника.
20 минут бешеной скачки почти наполовину сократили расстояние до Оленсовхоза, куда доехали еще засветло.
Здесь застали председателя окружного оргкомитета и уполномоченного ОГПУ. Представители округа быстро разрешили недоразумения и дали соответствующее распоряжение марковскому оргкомитету. На пятый день путники отправились в обратный путь со старой упряжкой Гриншпуна и вновь купленной для Меньшикова. В Марково Гриншпун и Меньшиков приехали на третий день поздно вечером.
Началась монотонная зимовочная жизнь. Длинные вечера проводили при тусклом свете лампы. В клубе готовилась постановка к празднованию дня Красной армии и Международного дня работницы. Поток грузов медленно шел из Крепости через Марково в Еропол для туземной ярмарки. В район выехали уполномоченные проводить выборы местных советов и делегатов на 1-й районный съезд, который предполагалось провести в середине марта в поселке Еропол перед туземной ярмаркой.
ГЛАВА V
Старшины катеров недаром так спешили увести караваи с Тараукова переката. До шуги действительно оставались считаные дни, и отряд Скляра с трудом успел добраться до Усть-Белой. На 5-тонный кунгас, который моторист Карпенок пригнал из Крепости, поставили мачту и соорудили парус из брезента. В качестве гребцов подготовили трех марковцев, один из которых, Василий Дьячков, сделал весла из пойл.
— Ну и весла, по ним, как по сходням, ходить можно. Каково же ими грести будет? — заметили товарищи Дьячкова.
Первого октября отправились вниз по течению. Заморозки крепчали день ото дня, и белая кайма заберегов заметно разрасталась. Дул встречный ветер, парус лежал ненужной тряпкой. У гребцов на ладони появились кровавые мозоли. В первые два дня пути на время обеда причаливали к берегу, потом стали готовить пищу на ходу на примусе. Шли безостановочно от зари до зари, преодолевая бечевой крутые, отмелые излучины реки.
— Далеко ли еще, дядя Вася?
— Далеко, мольче. Вот пройдем Убиенку, там протоки начнутся. Далеко еще.