Два года в тундре
Шрифт:
Покончив с осмотром кунгаса, сделали на берегу настил из ветвей, на котором сложили в кучу выгруженные тюки, мешки и ящики с экспедиционным грузом; сверху все тщательно укрыли брезентом гг обвязали веревками. Освобожденный от груза кунгас подтащили ближе к берегу и, огородив его частоколом, занесли якоря в кусты.
Покончив с работой, улеглись спать.
Глаза раскрыли только к следующему полудню.
Ледяной затор переместился вверх по течению за мыс. Там, где вчера свободно плавал кунгас, сегодня река стала вполне по-зимнему. Озорной Иван, младший из марковцев, свободно плясал на молодом льду.
Скляр определил
На следующее утро начали снаряжаться в путь, распределив запасные чижи (меховые чулки), спальные мешки, еду и посуду между отдельными членами отряда.
— Ну, все готово?
— Нет, еще не все!
Заботливый Дьячков решил устроить пугало для любопытных лесных обитателей, которые наверняка пожелают познакомиться с оставленным на берегу грузом. На гибкие ивовые ветки дядя Вася распялил драную камлейку (матерчатый балахон, надевающийся поверх меховой одежды для защиты ее от снега) и соорудил самое настоящее «пугало», совсем как на юге Союза делают на бахчах и в вишневых садах.
Наконец тронулись.
Дойдя до поворота реки, в последний раз обернулись назад. «Пугало» приветливо размахивало пустыми рукавами. Мачта кунгаса тонкой черточкой маячила на молочно-белом небе.
Ниже места остановки отряда на реке нигде нс было видно свободной ото льда воды.
Даже не верилось, что всего три дня назад была еще осень. Сейчас, куда ни бросишь взгляд, всюду была видна хозяйская рука зимы. Ночью термометр показал —18° Ц.
На реке гулко трескался лед, отдаваясь многократным эхом вдали.
На другой день часа в три пополудни пришли на Снежную.
Директор Оленсовхоза, сутулый и приветливый, улыбаясь, сказал:
— У нас — правило: каждого гостя сперва выкупать. Вы не обижайтесь, но при нашей тесноте страшнее вши — зверя нет!
Еще через день отряд добрался наконец до Белой.
Первым встретил нас выбежавший из низенькой хатки возле школы сероглазый человек в меховой кепке.
— А, экспедиция! Привет! Мы вас уж и ждать перестали. У нас река шестого числа стала. Думали, вы теперь по санному пути приедете. Будем знакомы — Чекмарев, секретарь местного совета. Все равно работать вместе придется. Так я уже без церемоний…
— Ох, Андреич! Смотри. Катера-то тоже… того.
Как было не позлорадствовать! На берегу, подперевшись кольями, стояли бросившие нас катера. Напрасно, оказывается, спешили: стоять теперь вам, милые, до самой далекой весны!
— А летчики? Зазимовали тоже?
— Нет, успели на моторке удрать. Если зазимовали, то уж только в Ново-Мариинске.
— Гм. Жаль… Пусть бы пешечком топали… Наши где?
— Вон избушка на горке стоит. Там ваши ребята и живут. Ну, пока отдыхайте. Вечером, простите, уж приду проведать.
В хиленькой хатке с крошечными оконцами кое-как разместились Первак, Бессарабец, Григорий и отставшие от каравана рабочие других партий нашей экспедиции — Баклан и Чайкин. Теперь прибавилось еще двое. Марковцы разошлись по знакомым.
Прибывшие сразу же окунулись в текущие события. Оказывается, Чайкин вез из Ново-Мариинска две бочки дельфиньего жира для собак и утопил их на однохг из перекатов, когда кунгас сел на мель. Пришлось все тяжелое спустить за борт.
Чтобы добыть этот жир, в свое время было потрачено колоссальное количество слов и времени — и вот все же жир погиб.
Вечером Чекхгарев сдержал свое обещание и пришел проведать.
Так началась зимовка в Усть-Белой.
С востока и запада поселок Усть-Белая был огорожен черными утесами. На юге виднелись круто обрывающиеся сопки Алганских гор. Вдоль восточного края долины протянулись зубчатые вершины Пекульнея, откуда зимой дули жестокие ветры. С запада к реке подошли синие вершины хребта Поиньян.
Кочковатая тундра раскинула свой моховой плащ по склонам сопок и Разлогов, окружив людское жилье. Здесь же раскинулся пышными куртинами приземистый кедровый сланник. На песчаных островах против поселка выросли корявые рощи из тальника и красной смородины, подставляя морозам и ветрам беззащитные узловатые ветви. Зимой тут скапливалось огрохшое количество зайцев и куропаток, покрывавших девственный снег замысловатыми узорами следов.
Землянки и деревянные домики выстроились вдоль одной коротенькой улочки. Некоторые землянки, как бы отшатнувшись, стояли несколько в стороне, смотря в реку подслеповатыми глазами окошек. Стены строений были завалены грудой торфяных кирпичей. Крыши обычно представляли собой ивовое и тополевое корье, иногда доски, реже встречались толь и железо.
Все землянки и дома были построены по одному плану: с улицы входишь в сени, служащие одновременно и кладовой. Налево обитая оленьими шкурами дверь ведет в комнату. Стены комнаты обиты газетами и листками из книг. Здесь можно найти и страницы вездесущей «Нивы», и обрывки каких-то кровавых романов, неведомыми путями дошедших сюда с барахолок больших городов; иногда встречаются плакаты самого неожиданного содержания.
Печей здесь нет, но зато в каждой землянке и хатке стоят раскаленные американские камбузы. В самых бедных землянках вместо камбузов с их духовками и прочими удобствами занимают место российские «буржуйки». Обыкновенная русская печь была бы здесь куда как кстати — и хлеб можно в ней печь, и тепло она держит круглые сутки, а от камбуза днем идет нестерпимая жара, а под утро вода мерзнет в чайнике. Из-за таких резких температурных колебаний зимой и старых и малых одолевает злейший бронхит.
В Усть-Белой, как и вообще в округе, нередко можно услышать:
— Нет, мы не русские! Камчадалы мы… Мы с чукчами, почитай, чуть не все в родстве держимся.
Это верно. Поречане основательно забыли своих предков-казаков. Российский корень, завезенный на далекую, забытую окраину, так основательно привился на чужой земле, что через несколько поколений отказался от своей родины.
Необходимо, однако, заметить, что под одеждой, перенятой у туземцев, долгое время еще жил прежний дух русских промышленников-завоевателей. Вышли из употребления пистоли и копья, но казак научился владеть другим оружием — рублем. Делу помогли американские товары, которые проникли с побережья Чукотки по реке Анадырю до самых ее верховьев. Американцы ввозили не только медные котлы для чукчей и камбузы для поречан: большой удельный вес в их ввозе имел также и спирт. Камчадалы, потребляя этот напиток, приучили к нему чукчей и скоро пачали менять спирт на пушнину; блестящие безделушки, иногда пустую жестянку из-под керосина — на ценные лисьи, песцовые и волчьи шкуры. Постепенно камчадал превратился в посредника между чукчами и американским капиталом. Так из среды охотников, рыболовов вышли торговцы.