Два года в тундре

Кирюшина М. Т.

— Каку мей (выражение очень большого удивления), — непрерывно раздавалось среди испуганных насмерть гостей.

Выложенная пачка папирос «Сафо» быстро разошлась по рукам. Закурили все от мала до велика, и даже грудные ребята, которые только что сосали грудь матери, брались за дымящиеся папиросы. Подростки принесли из становища дров, развели костер и попросили чайник. Чукчи большие любители чая, который они сварили в несколько минут. Все присутствующие в три ряда расселись вокруг костра, поставив в середине 5-литровый медный сосуд. Старейшего из гостей по-русски звали Василием. По выражению его глаз и лица можно было судить о прежней его жизни. Видимо, она была далеко не сладка. Деду Василию не было и 60 лет, но он выглядел совсем дряхлым стариком. Старик знал много русских слов и засыпал Васильева вопросами:

откуда пришли, куда и зачем идете, сколько вас человек и есть ли у вас Продукты? Отвечать надо было только правду, так как, если бы впоследствии чукчи узнали, что от них что-то утаили, тогда не пришлось бы ждать и от них правды и доверия. Молодые интересовались снаряжением. Их особенно занимали полуболотные сапоги Васильева. Чукчи поднимали ему то одну, то другую ногу, осматривали конец голенищ, подошву и в результате пришли к выводу, что в их местах куда лучше ходить в чукотской обуви. Пожалуй, они были правы. Для ходьбы по тундре нужна мягкая, легкая и непромокаемая обувь. Летние чукотские торбаза, сшитые из нерпичьей шкуры с подошвой из лахтака, вполне удовлетворяли всем этим требованиям. Кожаные куртка и брюки Васильева также подверглись критике. Особенно любопытные пробовали брать конец куртки в рот и кусать его зубами. Кожа оказалась добротной и на вопрос Васильева:

«Как, хороша? — чукчи с восхищением отвечали: «Меченки» (хороша).

Было далеко за полночь, когда гости начали расходиться. Первак и Сеня не вернулись, и Васильев, оставшись один, улегся спать под брезентом. Проснулся рано, хотелось еще спать, но чукчи уже кучкой толпились около костра и о чем-то громко вели разговор, — пришлось волей-неволей подниматься. Оказалось, что пришла делегация просить Васильева, чтобы он отогнал лошадей от яранг, так как лошади, воспользовавшись тем, что ночью их никто не тревожил, подошли к становищу и нашли здесь себе богатый корм. На отбросах росла сочная трава, и лошади спокойно переходили от одной яранги к другой. Васильев, подойдя к становищу, увидел, что некоторые лошади, плотно покушав, развалились около самых яранг и подпирали их своими боками, что сильно беспокоило чукчей.

Вскоре вернулись Семен и Первак. Чукчи снова пришли вместе с дедом Василием. Он много рассказывал о своем житье, о том, как ему и его соплеменникам приходится ежегодно переходить с одного места на другое и как трудно жить, не имея оленей. Канадой весной они подкочевывают по насту за сотни километров к Канчаланскому лиману. Это переселение проводится с расчетом, чтобы к моменту хода рыбы быть в полной готовности к лову. В этом году здесь расположилось 8 яранг. В иные годы их бывало тут и больше. Оленей у чукчей было очень немного. Необходимо учесть, что тридцать — сорок оленей не могут прокормить семью в 3 человека, и семья, состоящая из 6–8 душ, вынуждена заниматься различными подсобными промыслами. Для анадырских чукчей рыбную ловлю, пожалуй, даже и нельзя считать подсобным занятием, так как олени чаще всего служат им только средством передвижения, а отнюдь не пищевым ресурсом. В конечном счете все богатство анадырского чукчи состоит в рыбе. Если ловля била удачна, он весел, если нет — чукча грустит. Морского зверя здесь промышляют мало. Небольшое стадо оленей с трудом обеспечивает чукчу одеждой и покрышкой на ярангу, а морж и нерпа доставляют ему все необходимое для пошивки обуви и поделки байдар.

Санитария и гигиена слабо проникли в быт чукчей. Очень часто можно видеть, как они едят вместе с собакой с одной доски; вырвать у собаки изо рта кусок мяса и съесть чукче самому — обычное здесь явление. Тут же, у палатки Васильева, чукча из объедков галет, затоптанных в грязь и мусор, выбирал кусочки покрупнее и ел их с таким аппетитом, как будто он голодал целую неделю.

По рассказам деда Василия, экспедиции путь предстоял нелегкий. Топографию своих кочевок старик изучил довольно хорошо и скрюченными пальцами нарисовал Васильеву схему реки Канчалана и ее притоков. Больше всего он опасался за лошадей и предупреждал, что по топкой, болотистой тундре им будет тяжело итти, а местами почти невозможно.

Прибывшие Семен и Первак поставили палатку в 300 метрах от становища чукчей. Первым долгом надо было наладить прием радиосигналов времени, чтобы произвести определение широты и долготы места. Сеня и Первак принялись ставить мачты, а Васильев

занялся приемником. К полудню работа была окончена, и можно было бы начать астрономические наблюдения, но, к сожалению, погода не благоприятствовала выполнению этой работы. К вечеру обнаружилось новое затруднение. Как Васильев ни бился, но сигналов времени принять не удавалось. На следующее утро получился тот же результат, вечер не принес ничего нового. Было весьма странно, что такие мощные станции, как Регби, Бордо и Науэн, слышимые во всем мире, здесь не обнаруживались. Приемник работал исправно, слышно было, как работал Ново-Мариииск и другие станции, но нужные нам станции, подающие сигналы времени, никак не обнаруживались. Было решено на другой день подняться повыше в тундру, где Васильев рассчитывал добиться приема сигналов. Однако, к вечеру задул сильный ветер, который поломал радиомачту, порвал антенну и далее несколько раз срывал палатку. Ветер в 7–3 баллов продолжался всю ночь, пришлось собрать весь груз и обложить им полы палатки, чтобы удержать ее на месте. К утру ветер стих, а вечером Семей и Первак, затаив дыхание, наблюдали, как Васильев ловил сигналы. Наконец он снял наушники.

— Ну, как, поймал?

— Есть, поймал.

У всех как гора с плеч свалилась. Дальше дело пошло на лад, хотя вечера были пасмурны, звезд не было видно, зато днем можно было брать высоту солнца.

Чукчи не переставали навещать лагерь. Их любознательность была неиссякаема. Если Васильев стоял у инструмента и производил наблюдения, то и они старались обязательно заглянуть в трубу; если он уходил принимать сигналы, они и здесь сопутствовали ему. Подпускать чукчей близко к инструменту во время наблюдения было нельзя, но после работы Васильев давал им посмотреть в диковинную трубу, и они с большим удовольствием рассматривали солнце.

Как-то вечером трое из них попросили показать им луну, и когда Васильев удовлетворил их просьбу, они остались несказанно довольны. Если случалось принимать при них радиосигналы, то они с таким уважением относились к этому делу, что даже выходили из палатки и молча ожидали конца работы. Каждого вновь прибывшего они предупреждали о необходимости соблюдать полную тишину. Надо заметить, что все же чаще всего чукчи приходили не только ради любопытства, по с совершенно определенной целью — попить чайку.

Вскоре выяснилось, что чукчи большие любители спиртных напитков. Один из них заметил валявшуюся около палатки бутылку с денатуратом для гипсотермометра. Чукча подошел к Перваку и осведомился:

— Спирт варкен (пьем спирт)?

Первак замотал головой.

— Спирт уйна (спирта нет).

Чукча не хотел верить и, показав на валявшуюся бутылку, просил отдать ее ему. Вася Первак применил все свое «красноречие», чтобы убедить, что спирта нет; он руками и ногами показывал, что случится, если выпить эту жидкость.

— Чаучуккамака (чукча умрет)!

Может быть, чукча и понимал сказанное, но все же настаивал на своем и, не получив просимого, ушел крайне огорченный.

Дети с утра до поздней ночи, мурлыкая себе иод нос заунывные чукотские песни, собирали вокруг палатки голубицу, бруснику, морошку и приставали к Перваку, прося его учить их русскому языку. В часы досуга Вася подолгу занимался с ними счетом. Ребята усаживались в кружок и начиналась хоровая декламация: «один» — показывает палец, «два» — отгибает другой, «три» и так далее. Дети старательно повторяли, а когда доходили до десяти и все пальцы были отогнуты, Первак задавал вопрос:

— Сколько?

Дети неизменно повторяли то же слово «сколько».

Счет начинался, и так повторялось без конца. В конце концов все ребята так хорошо натренировались, что часто можно было слышать в их кругу русский счет.

Работа по определению астрономического пункта приходила к концу, и не сегодня-завтра отряд должен был двинуться дальше. Ожидали приезда Скляра и переводчика, которого он обещал захватить с собой. Как-то вечером со стороны залива раздался ритмичный стук мотора, и через полчаса кавасаки вошел в лиман и стал на якорь. На берег перебрались в лодке Скляр, коллектор Кирюшина и переводчик Гриша. С полным вечерним приливом Скляр и Кирюшина на кавасаки уехали вверх по реке, где у фактории они должны были разгрузиться и ждать прибытия всего отряда. Встреча намечалась дней через восемь — десять.