Два господина из Брюсселя
Шрифт:
Площадь Жё-де-Баль, где каждый день с утра кипел блошиный рынок, уже опустела; на мокрой брусчатке повсюду валялись затоптанные обрывки газет, набивка драных кресел, сломанные плечики, сплющенные картонные коробки, щербатые миски. Пока припозднившиеся торговцы загружали нераспроданный товар в фургоны, две чернокожие женщины запихивали приглянувшиеся им брошенные вещи в пластиковые пакеты, старик в спортивной куртке и рыбацких резиновых сапогах тоже подбирал остатки, делая вид, что случайно проходил мимо.
Перед церковью из
Они вошли в церковь Пресвятой Непорочной Девы, которую также называли испанской, потому что здесь собирались иммигранты, выходцы из испаноязычных стран. Непонятная архитектура, желтые стены и свисающие с потолка светильники больше напоминали школьную столовку, чем место отправления культа. Обогнув вазы с букетами из искусственных цветов, они заняли обычное место, вглядываясь в оживление вокруг темного деревянного алтаря.
Женевьева разительно переменилась. Она помолодела лет на десять и стала выше на двадцать сантиметров. Миловидная, элегантная, несмотря на простоту своего наряда, она с явным трепетом прижимала к груди ребенка. Чуть поодаль стоял мрачный, плохо выбритый Эдди; напружинившись, как сторожевой пес, он с неприязнью бросал взгляды на приглашенных; в отличие от предыдущих церемоний он не хорохорился.
Когда сзади скрипнула дверь и чья-то тень скользнула в правый придел, симметричный тому, где находились Жан и Лоран, они почувствовали, что назревает нечто.
Темноволосый, типично испанского вида мужчина вжался в скамью, стараясь остаться незамеченным.
Церемония началась.
Женевьева, широко улыбаясь, время от времени оглядывала закоулки церкви, посматривая то вправо, то влево. Ее поведение означало, что она догадалась о появлении незнакомца, но не видела его. На миг она подняла повыше маленького Давида, чтобы его можно было видеть издалека.
Испанец пристально наблюдал за крестинами, в положенных местах опускаясь на колени или выпрямляясь, бормоча молитвы, подпевая вполголоса псалмы и старательно в положенных местах возглашая «Аминь!».
Жан и Лоран покосились друг на друга: мужчина вел себя точно так, как они на свадьбе в соборе Святой Гудулы. Он явно считал, что имеет отношение к крестинам.
— А вот и отец, — шепнул Лоран.
— Недурен собой.
— Да, — согласился Лоран, — он похож на тебя.
Польщенный Жан не нашелся с ответом.
— К тому же, — добавил Лоран, — если мне не изменяет зрение, младенец точно будет темноволосым.
— Гм-гм… Во всяком случае, я в восторге оттого, что у Женевьевы появился любовник. Теперь она мне намного симпатичней, — заметил Жан.
— Мне тоже, — согласился Лоран. — Тем более что мы с ней сходимся во вкусах.
Жан был польщен. После пятнадцати лет совместной жизни подобные комплименты действовали на него сильнее, чем в ту весну, когда они встретились впервые. Лоран присмотрелся к угрюмому Эдди:
— Муж ничего не знает, но что-то заподозрил и принюхивается. Придурок-рогоносец…
— Да, давно пора!
И они рассмеялись.
Испанец в своем углу вскочил, метнув на них гневный взгляд.
Его негодование не только не успокоило двоих мужчин, их одолел неудержимый хохот; чтобы не нарушать церемонию, им пришлось поскорее выйти.
Оказавшись снаружи, на площади Жё-де-Баль, они уселись в автомобиль и только тогда отерли выступившие от смеха слезы.
— Вовремя мы сбежали. Если бы к тебе подошел Эдди Гренье, то, уверен, он принял бы тебя за отца ребенка.
— Стоп! Хватит разговоров об этом сходстве…
— Но оно бросается в глаза… О, смотри, там впереди…
В эту минуту испанец вышел из церкви, не дожидаясь окончания службы, и тотчас смешался с уборщиками мусора и бродягами, чтобы его не заметили.
— Те же волосы, стройный, та же осанка, — подытожил Лоран. — Согласен, черты лица другие и, вероятно, некоторые другие детали тоже, в чем мне не удастся убедиться, хоть и хотелось бы.
— Так, стало быть, ты меня все еще любишь?
— Надо думать! — проворчал Лоран, пожимая плечами. — А ты?
— Вернемся домой, и я докажу тебе…
Жан, взволнованный, трепещущий, но внешне невозмутимый, включил двигатель, и они направились на авеню Лепутр.
Каждый раз по возвращении из церкви, где они подсматривали за четой Гренье, Жан и Лоран занимались любовью. Каждый раз их ласки подпитывались невысказанными чувствами. На этот раз к ним примешалась брутальность, конечно, брутальность просчитанная, означавшая: «Я так сильно хочу тебя» — и возвращавшая очарование первых объятий.
Рождение Давида знаменовало возрождение их союза. Жан и Лоран забыли данное на пороге церкви обещание больше не видеть ни Эдди, ни Женевьеву. Они следили за тем, что происходило в квартале Мароль.
Сплетни Анжелы не давали полной картины. Лоран взял дело в свои руки. Так как в Королевском парковом театре он общался с коллегами-электриками и машинистами сцены, обитавшими в Мароль, то он взял за правило ходить с ними в тамошние кафе, пропускать по кружке пива; он даже полюбил боулинг.