Два господина из Брюсселя
Шрифт:
В этот миг Жан понял, какую страсть питает к нему Лоран.
Они долго сидели молча, сплетя пальцы и откинувшись на подголовник кресла, потерянно глядя вдаль. К их переживанию, кроме силы чувства, владевшего ими, примешивались еще и фрустрация, отчаяние и острое глубинное сожаление о том, что у них нет детей.
— Тебе так этого не хватает? — шепнул Жан.
— Ребенка?
— Да…
— Мне недостает маленького тебя — тебя в миниатюре, карманного Жана, которому я был бы необходим. Я безмерно дорожил бы им, ни на каплю не уменьшив любовь к тебе. Ты ведь знаешь, я
Лоран улыбнулся, обрадованный тем, что сумел выразить волновавшие его чувства, и спросил Жана:
— А ты?
Тот не ответил. Мысленно он никогда не формулировал свои мечты или разочарования словами, тем более такими. Он сменил тему:
— Лоран, ты что, так сентиментален?
— Ты вместо ответа нападаешь на меня. А ты?
Жан остолбенел, и Лоран отчетливо, как если бы обращался к глухому, повторил:
— А ты?
— Я… я не допускал подобных мыслей. Я ведь не жалуюсь на то, что я гомосексуал и не страдаю от этого…
— Но ведь все по-прежнему в порядке?
— Нет, но я веду себя, будто все в порядке.
— В глубине души ты со мной согласен. Так скажи это! Скажи, что завидуешь этим гетеросексуалам, которым ничего не стоит настряпать себе подобных, даже когда они не любят друг друга! Скажи, что хотел бы, чтобы у нас был малыш, который путался бы под ногами, мальчуган, похожий на нас с тобой. Скажи, ну скажи это!
Жан выдержал взгляд своего спутника; он медленно, будто нехотя, кивнул, прикрыв глаза; тотчас он почувствовал жжение и вдруг разрыдался. Лоран притянул его к себе, заставляя расслабиться.
Странная нежность…
Когда они пришли в себя, Лоран взялся за руль и с улыбкой произнес:
— К счастью, мальчик нас не видел! Его бы немало позабавило наше старческое кудахтанье…
С этого дня Давид стал самым большим везунчиком в квартале Мароль. На улице он вечно находил деньги. Если ему не везло с даровыми билетами в кино, то он получал приглашения в театр от невесть какой благотворительной ассоциации, пекущейся о культурном развитии молодежи. Ни в один почтовый ящик не опускали столько бесплатных дисков, книг, парфюмерных флакончиков! К двери его квартиры почтальон доставлял подарки от мэрии: велосипед, теннисную ракетку, роликовые коньки. По весне ему досталась от некой организации, якобы оценившей его успехи в учебе, — поездка в Грецию на двоих (он мог выбрать, с кем ехать). Естественно, он отправился в Афины в сопровождении матери. Такое везение породило легенду: у него, благодаря веселому нраву, и прежде была куча приятелей; теперь же он стал любимцем фортуны; даже взрослые нередко обращались к нему, спрашивая накануне тиража лотереи про его любимые цифры.
Вместе с тремя десятками сверстников Давид в июне принял первое причастие. В громадной церкви Нотр-Дам-де-ля-Шапель, относившейся к польскому католическому приходу, Жан и Лоран смешались с толпой родителей, дядюшек, двоюродных братьев и сестер, которые поздравляли подростков со вступлением в пору расцветающей юности. Так что они могли не прятаться и, усевшись в переднем ряду, вволю налюбоваться Давидом.
Отныне не проходило и дня, чтобы они не думали о нем. Лоран оставил Королевский парковый театр, чтобы стать режиссером в «Галери», крошечной антрепризе, где ставили бульварные комедии; так что в перерыве он частенько забегал к Жану в «Сердечную удачу», благо театр и магазин разделяло каких-нибудь двадцать метров. За бокалом вина они беседовали обо всем на свете — то есть о Давиде, — а затем отправлялись работать.
После обеда, когда они смаковали чай, привезенный приятелем из Японии, звякнул дверной колокольчик, и они, озадаченные, застыли, держа на весу чашки.
На пороге стоял Давид.
Ему исполнилось пятнадцать, у него были вьющиеся темные волосы, яркие губы, голос его переменился, в гортани будто прокатывался камешек от детского дисканта к мужественному басу.
— Добрый день! — сказал он, закрывая за собой дверь.
Застуканные на месте преступления — какого?! — Жан и Лоран были не способны ответить ни словом, ни жестом.
Давид, не смущаясь, подошел с сияющей улыбкой, озарившей ювелирный магазин.
— Я ищу подарок. — (У мужчин по-прежнему были квадратные от удивления глаза.) — Скоро День матери, — пояснил Давид.
С трудом придя в себя, Жан важно кивнул, будто принадлежал к тем редким посвященным, которым было известно, что в воскресенье через пятнадцать дней предстоит поздравлять матерей.
Приободренный наладившимся пониманием, Давид продолжил:
— Мама обожает ваш бутик.
При слове «ваш» Жан с Лораном разом покраснели.
Лоран, очнувшись, возразил:
— О, это не мой магазин, а его, он принадлежит Жану.
Изумленный Жан озадаченно посмотрел на любовника. К чему это замечание? Что он имел в виду? Разве кто-то обвиняет Лорана? Или он отрекается от их союза? Может, он намерен разыграть гетеросексуала перед этим подростком?
Разгневанный Жан собирался выдвинуть какое-то объяснение, но Лоран недвусмысленно остановил его, нахмурив брови, и произнес повелительным тоном:
— Займись молодым человеком, а я допью чай.
Жан, сообразив, что нужно заняться Давидом, повернулся к нему и попросил, указывая на витрины:
— Покажите, что именно понравилось вашей маме…
Он подвел мальчика к выставленным украшениям.
Лоран пересел, чтобы лучше видеть.
Давид живо, подбирая точные слова и обороты, объяснил, что именно ему нравится, а что нет. В нем не было ни косноязычия, ни робости, ни оскорбительной развязности, присущей некоторым подросткам; объясняясь с собеседником, он не испытывал неловкости и держался уверенно.
Доставая одно за другим кольца, цепочки, серьги, чтобы показать их мальчику, Жан сообразил, что Лоран из деликатности уступил ему право общаться с Давидом.
А Лоран тем временем получил возможность спокойно и вволю наблюдать за ними.
Разглядывая приглянувшийся ему браслет, Давид внезапно вздрогнул, разглядев цифры на крошечной этикетке, прицепленной к застежке.
— Это цена?..
При виде суммы, равной двухмесячному заработку матери, он побледнел.
Жан живо отреагировал: