Два листка и почка
Шрифт:
— Почему ты не явился ко мне вчера, когда приехал? — обратился Рэджи к Буте на ломаном хиндустани, спрыгнув с лошади.
— Хузур! — промолвил Бута и остановился, униженно кланяясь.
— Поедешь в охране с бура-сахибом за деньгами…
— Берегись, сахиб! — окликнул кули, сгибаясь под тяжестью срезанных веток, которые он нес, чтобы сбросить в овраг, неподалеку от места, где стоял Рэджи.
— Осторожней, болван! — закричал Рэджи и ударил кули хлыстом по ногам. — Обойти не мог? Ты что, не видишь, что я тут говорю с сардаром?
Сделав резкое движение, кули потерял равновесие и упал, но и лежа он все же пытался приветствовать сахиба
Гангу, работавший поблизости под надзором Буты, видел эту сцену; кровь бросилась ему в голову, и у него застучало в висках.
Черные, блестящие от пота фигуры работающих окаменели; кули решили, что кто-нибудь по неосторожности всадил себе топор в ногу или отрезал пальцы вместе с травой; это случалось нередко. Но увидав «Раджа-сахиба», как они величали Рэджи, кули догадались, что он кого-нибудь избил — это случалось довольно часто. Они опустили глаза и нагнулись, готовые снова взяться за работу после нескольких секунд передышки.
— Давай, давай, продолжай! — нетерпеливо крикнул Рэджи. — Пойдем! — обратился он к сардару и двинулся дальше, обходя ряды работников.
Кули снова лихорадочно принялись за работу, пытаясь украдкой подсмотреть, на кого обрушился гнев сахиба. Но в своей борьбе с природой они поднимали такой шум и обступившие их заросли так застилали глаза, что у них звенело в ушах и туманилось сознание, и они ничего не видели, кроме стволов и сучьев, падавших под ударами топоров и ножей.
— Следи, чтобы эти лодыри работали как следует, и не давай им разбредаться далеко друг от друга, а после обеда приходи в контору к бура-сахибу. — С этими словами Рэджи лихо вскочил в седло и ускакал.
Одна из любимых теорий Рэджи гласила, что надзор за рабочими легче осуществлять, если заставлять их держаться кучнее, не расходясь далеко. Он считал, что кули по природе ленивы и их необходимо беспрестанно понукать. Другая его теория гласила, что управлять нужно твердой рукой: кули уважали только того, кто умел показать им, что он не тряпка! В отличие от большинства людей, которые ограничиваются лишь проповедью своих теорий, Рэджи проводил их в жизнь. Он вдруг вспомнил, что давно не взвешивался. В прошлом году в нем было двести четыре фунта без одежды. С ранней весны его тело покрылось темно-оливковым загаром.
«Я что-то неважно себя чувствую», — подумал он, но тут же начал убеждать себя, что совершенно здоров: ведь еще накануне он возле бараков одной рукой приподнял бревно в триста фунтов, на удивление всем кули. Вот только давно не приходилось играть в поло. И хорошо бы пострелять; надо непременно попросить старика Крофт-Кука, чтобы он организовал охоту. А пока что для тренировки вполне достаточно поездок верхом по плантации. Рэджи наблюдал за работами и, где нужно было, умел проявить твердость.
Если бы только не эта проклятая, гнетущая жара! Тяжелый, насыщенный парами воздух словно застыл, и тишину нарушал только дробный стук копыт. Доехав до того места чайной плантации, где женщины обирали чайный лист с кустов, он вынул большой шелковый платок и вытер лицо и шею. Теплый ветерок, шелестевший чайными листьями, ласкал лицо и освежал голову, проникая сквозь отверстия пробкового шлема.
— Салаам, хузур! — приветствовал его Неоджи,
— Салаам, — приветливо сказал Рэджи, которому казалось, что женщины украдкой посматривают на него с восхищением. Некоторые женщины действительно восхищались им, но не из-за его личных достоинств, а главным образом потому, что он сахиб. И как бы снисходя к их преклонению, он готов был отбросить маску властелина.
«Как мог тот кули не заметить меня? — вспомнил вдруг Рэджи; ему было как-то не по себе, что он ударил этого рабочего. Несмотря на бьющий через край юношеский задор и наивную веру в превосходство белого человека, Рэджи был не лишен гуманности; но добрые чувства покрылись налетом британского высокомерия и самодовольства; этим, как и малярией, он заразился давно, сразу по приезде. «Меня прямо взбесило, что он чуть было не толкнул меня», — оправдывался он перед собой.
Успокоенный этими доводами, Рэджи снова обрел равновесие, и на губах его появилась улыбка. Ярость и драчливый задор исчезли.
— Эй вы там, обрывайте внимательнее, а то стали попадаться грубые листья, — крикнул Неоджи, заслышав в каком-то ряду кустов хихиканье; размахивая палкой, он подбежал, готовый наказать провинившихся.
Маленькие руки усердно ощипывали побеги чая — два листка с почкой, два листка с почкой…
— Ровней обрывайте верхушки кустов, — подтвердил Рэджи, чтобы проявить свою власть. Он уже с минуту обдумывал, как ему заговорить с какой-нибудь из женщин.
Женщины, согнувшись, усердно обирали кусты, они дрожали от страха, и мысли путались у них в голове.
— Они хорошо справляются с работой, — решил про себя Рэджи, не подозревая, что нагнал на работниц страх. Он относился к ним снисходительно, ему хотелось перейти с ними на дружеский тон, чтобы они почувствовали к нему доверие, — это подготовило бы почву для сближения с одной из них, к чему он давно уже стремился.
— Сколько корзин отнесли на фабрику? — спросил он, чувствуя, как в нем поднимается горячая волна желания, которое томило его еще в седле. Ему хотелось подольше побыть в этой знойной атмосфере, кружившей ему голову, хотя Тайпу уже рыла землю и грызла удила, точно напоминая хозяину, что им уже пора на чайную фабрику.
— Двести десять, хузур, — отвечал сардар, — да и еще порядком наберем.
— Постой-ка, — бормотал Рэджи, подсчитывая в уме и не обращая внимания на своего собеседника, — это выходит по пятьсот фунтов с акра… — увидев женщину гуркху, с приплюснутым носом, светлой кожей и нежным цветом лица, работавшую в конце ряда, он спросил:
— Это твоя жена, Неоджи?
— Да, хузур, — ответил сардар.
— Гм, — промычал Рэджи, не зная, что сказать, и улыбнулся, словно поздравляя Неоджи, счастливого обладателя такого сокровища. Ему хотелось бы знать, какое впечатление произвел его вопрос на сардара, но тот отвернулся. Рэджи мог разглядывать сколько угодно хорошо сложенную женскую фигурку, грациозно склонявшуюся над кустами; руки женщины быстро обрывали с веток белые, словно восковые цветки, молодые листья и побеги и бросали их через плечо в длинную корзину, подвешенную за спиной на ленте, обвязанной вокруг головы. Она стояла согнувшись, и он с бесстыдной настойчивостью рассматривал ее со спины. Но вот он услыхал поблизости шепот и быстро оглянулся.