Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
Себ молчал, продолжая разглядывать всех поочерёдно.
— Слышь, может, он на нашего Джимми запал? — грохнул хохот, а Джимми — в дурацкой майке и с кривыми зубами, — расхохотался громче всех, и Себу послышались в чужом голосе знакомые безумные нотки. И здравый смысл позорно бежал.
Он что-то ответил — невнятное, бездумное, — и ощутил сладостный, долгожданный толчок в грудь. Здоровяк просто хотел отшвырнуть его с дороги, но прогадал. Себ чуть пошатнулся — и ответил прицельным ударом в челюсть снизу. Здоровяк рухнул, мелкий
Он ушёл вправо. Рост давал преимущество, пока он держал их на расстоянии. В ушах бешено стучал пульс. У левого и волосатого пошла носом кровь (когда успел разбить?) Смазанный удар по плечу Себ почти не почувствовал, если боль и была, она придавала сил. Мелкий Джимми что-то кричал, волосатый ругался, а бритый пыхтел при каждом шаге. Подсечкой под колено Себ свалил его, но пошатнулся сам, а потом что-то яростно вцепилось ему в волосы. Он ударил локтем не думая, раздался совершенно бабский визг, волосатый накинулся справа и дёрнул за руку.
Боль прошла от запястья к плечу, Себ задохнулся — и полетел лицом на грязный заплёванный тротуар — и понял, что встать ему уже не дадут. Попытался опрокинуть волосатого. Джимми извернулся и с силой ударил в пах.
Мать твою.
Зрение пропало вместе со слухом, дыханием и осязанием, а стоило последнему слегка вернуться, как Себ почувствовал новые удары: спина, плечи, ноги. Сам не понимая, когда, он успел скорчиться, закрывая головы руками и защищая живот, поэтому его просто пинали — с хохотом и руганью, которую он не мог даже разобрать.
«Убей его для меня, дорогой, — шепнул Джим. — Убей его, Святой Себастиан». Это было больнее, чем удары. Чёртов Джим выворачивал его мозги наизнанку, кромсал их в лоскуты, и в сравнении с этим пинки шпаны были комариными укусами.
Кто-то трогал его. Переворачивал. Щупал. Не было сил шевелиться.
Осколок распорол живот, и Себ зашёлся в беззвучном крике боли. Он орал бы во всё горло, но почему-то не работали связки.
Глаза обожгло вспышкой.
«Не вздумай загнуться, старик», — велел Йен. Себ попытался вдохнуть, но только наглотался пепла. Сплюнул чёрную слюну и жестом показал Йену, куда ему надо убираться.
«Не переживай, — пробормотал Йен бодро, хотя его взгляд у него был панический, — зато ты очень быстро доберёшься до больницы. Может, целый вертолёт пришлют для твоей тощей задницы». Себу было страшно и смешно. Он понимал, что сдохнет, но рядом был Йен, чёрт его дери. С дурацкими обрывками самых несмешных в мире анекдотов. Так что не страшно. Он судорожно сжал его руку — широкую, с мозолями, закашлялся. Йен улыбнулся.
Себ не видел его.
Вообще ничего не видел.
Становилось холодно.
Почему холодно? В Ираке было жарко. Только он не в Ираке, а в Британии. В Лондоне. Валяется где-то на улице.
— Йен… — прохрипел он.
Мёртв уже как шесть лет.
Осколок?
Вытащен из живота
Он пошевелился.
Вроде бы всё двигалось. Руки-ноги целы, разве что правое запястье ноет и плечи тянет. Спина, похоже, превратилась в один синяк. Голова дурная.
С трудом, кряхтя, как старик, Себ приподнялся и сел, прислонившись спиной к стене. Вытер рукавом нос: кровь уже не лилась и начала подсыхать. Ощупал хрящ: вроде не перелом, хотя опухоль может и позднее появиться.
Мир не шатался. Немного посидев и переведя дух, Себ сумел встать на ноги. Помотал головой: она хоть и гудела, вроде бы начала соображать.
Что ж, он ввязался в тупую уличную драку и самым идиотским образом её проиграл. Достойное завершение этой ночи.
Бросил взгляд на часы — вернее, на то место, где они должны были быть. Сняли.
Телефона в кармане тоже не обнаружилось. И пачки наличных. И главное… У Себа заболело в груди, когда он понял, что при нём нет разрисованного фотоальбома — подарка Сьюзен на Рождество.
Он лежал вместе с деньгами, в одном внутреннем кармане, его, видно, прихватили на всякий случай, может, даже не заглянули внутрь сразу.
Себ застонал вслух, стискивая зубы. И вдруг заметил посреди улицы кожаную обложку.
Парни забрали фотоальбом — но он им оказался не нужен. Себ осторожно поднял его, отряхнул, открыл на первой странице — и торопливо закрыл. Смотреть на Сьюзен, даже сфотографированную, он сейчас не мог.
Фотоальбом вернулся в карман, и остальные потери показались ерундой. Телефон? Часы? Не жалко.
Себу казалось, что его прожевали и выплюнули. И дело было не в синяках, не в разбитом лице и не в ссадинах на костяшках пальцев.
Драка, какой бы позорной она ни была, сделала своё дело. Он, кажется, снова мог соображать. Реальность больше не путалась.
От этого становилось ещё паршивее. Стоило мозгу начать работать, как воспоминания о вечере и ночи вернулись. Только теперь не было благословенного адреналина, который давал такое восхитительное забытье. Не было и ярости.
Он застрелил безоружного человека с расстояния в три метра метра, потому что Джиму захотелось поиграть.
Что било больнее: воспоминание об убийстве или выходка Джима? Себ не настолько погряз в самообмане, чтобы сомневаться в ответе.
Он точно знал, что имеет дело с психом. Каждую минуту, каждой фразой и каждым жестом Джим подтверждал это. Но ведь Себу это нравилось.
Задания, странные разговоры, в которых он не понимал и половины, какое-то…
Он приложил серьёзное усилие, чтобы заставить себя в этом признаться: было какое-то особое чувство избранности. Гордость от того, что такой сумасшедший и непонятный Джим считает его достойным доверия.